125 
Но вот что сказал сам Черчилль об отношении Сталина ко всем сигналам о войне. В своих мемуарах он писал, что в августе 1942 года Сталин в беседе с ним заметил: «Мне не нужно было никаких предупреждений. Я знал, что война начнется, но я думал, что мне удастся выиграть еще месяцев шесть или около того».
Какие же сроки и даты предстоящего нападения немцев докладывались Сталину и кому из докладывающих ему лиц он должен был верить? Вот эти сроки и даты: начало 1941 года, в марте 1941 года, 15 апреля. Конец апреля или начало мая. Весной 1941 года, когда русские еще не смогут поджечь зеленый хлеб, 14 мая, 20 мая. К концу мая. В начале или к концу мая. 8 июня. 14 июня. 15 или 20 июня. Между 20 и 25 июня. В любое время (после 16 июня). Во второй половине июня. После победы над Англией или заключения с ней почетного мира.
Ну, как тут не вспомнить притчу о пастушке, волках и старосте! Но как бы то ни было, принципиальный ответ на вопрос — нападут ли немцы? — был дан, и был он утвердительным. Разница исчислялась лишь неделями и днями.
И Сталин должен был отдать соответствующие распоряжения военным руководителям страны. А те, в свою очередь, должны бы быть менее покладистыми и отдавать нужные команды подчиненным им войскам, может быть даже в обход Сталина. Ведь не побоялся поступить так нарком Военно-Морского Флота Н.Г. Кузнецов, благодаря чему на флоте 21 июня 1941 года была объявлена готовность № 1. Военные корабли во всеоружии встретили атаки немецких самолетов и не понесли существенных потерь.
* * *
Если опросить широкий круг читателей о том, почему война оказалась для Сталина неожиданностью, то можно ожидать: большинство объяснит это тем, что Сталин верил Гитлеру, верил в то, что тот не посмеет нарушить пакт о ненападении между СССР и Германией, подписанный 23 августа 1939 года.
Но можно ли предположить, что Сталин, не веривший никому, даже своим ближайшим друзьям, точнее сотрудникам, так как друзей у него не было, вдруг поверил Гитлеру? Что он посчитал его джентльменом, благородно выполняющим свои обязательства? Вряд ли. Сталин не знал подлую сущность Гитлера, не знал о его программе завоевания «жизненного пространства» на Востоке, изложенной в «Майн кампф». Да и сам Сталин вряд ли был джентльменом вообще, а по отношению к Гитлеру в особенности. Можно предположить, что если бы сложились благоприятные условия, он, не задумываясь, разорвал бы советско-германский пакт, как он поступил весной 1945 года с советско-японским пактом о ненападении.
При всем неуважении к Резуну («Суворову»), как к предателю и недобросовестному исследователю, можно в какой-то степени принять его версию о том, что Сталин готовился к наступательной войне против Гитлера. Правда, не в 1941 году, как утверждал Геббельс — и вторящий ему Резун, — и не в 1942-м, и даже не в 1943 году, а тогда, когда страна и ее армия будут готовы к этому и сложится благоприятная международная обстановка. Гипотетически можно предположить, что не англичане с американцами, а мы бы открыли в 1944 году Второй фронт. Но это уже тема для других исследований. Мы же отметим, что Сталин не верил Гитлеру так же, как и никому другому.
И все же, не будучи благоглупеньким джентльменом, он верил. Не Гитлеру, а в Гитлера. Он понимал, что собой представляет этот человек, и по-своему уважал его. Он видел в нем государственного деятеля крупного масштаба и талантливого военного руководителя, войска которого в считанные недели расправились с армиями почти всех европейских государств и водрузили свои знамена над их столицами.
Хорошо зная историю, Сталин, вероятно, верил в то, что Гитлер тоже хорошо знает, по меньшей мере, историю своей страны. А в ней присутствовал великий Железный канцлер— Отто Эдуард Леопольд фон Шёнхаузен Бисмарк. Тот самый, который в 1859—1862 годах был прусским посланником в России, а все остальные годы своей долгой жизни (1815—1898) посвятил объединению Германии и укреплению ее военной мощи. Так вот, Бисмарк знал Россию и опасался ее. Поэтому он категорически выступал против намерения германских военных кругов начать превентивную войну с Россией, считая, что война с Россией была бы чрезвычайно опасной для Германии. Однако еще больше он опасался войны на два фронта. Вследствие этого он явился инициатором русско-австро-германского соглашения («Союз трех императоров»), а когда оно устарело, заключил в 1887 году с Россией «договор перестраховки», согласно которому каждая сторона обязалась сохранять благожелательный нейтралитет в случае войны другой стороны с любой третьей великой державой. Договор принципиально исключал войну Германии на два фронта.
125 
