91 
Словом, к тому моменту, когда сборное ополчение моих соседей добралось до нас, мы с норегами уже вполне мирно беседовали. И, что характерно, о колдовстве Харальд Щит больше не заикался. Логично, однако. Если я не колдун, то обвинять меня — несправедливо. А если я все-таки колдун, то обвинять меня — чревато. Колдун — это ведь такая сволочь… Сварит в котле бараньи яички, прочтет хулительный нид… И не будет у славного викинга ни наследников, ни… Словом, ничего хорошего не будет.
Впрочем, разбор полетов на этом не закончился.
Просто из поместья Рунгерд выехали две дюжины человек, а возвратились полсотни…
И — опаньки!
Дома нас уже ждали!
Друзья.
И не только.
Скромный дом Рунгерд Ормульфовны почтил своим вниманием славный хольд, вернее уже не хольд, а хёвдинг Тьёрви, рыжебородый викинг из хирда Хальфдана Рагнарсона, с которым мы первый раз повстречались в Хедебю, а после, не единожды, — в Роскилле. Тьёрви был человеком из ближайшего окружения самого Рагнара и присутствовал здесь в качестве «независимого эксперта». Его попросил об этом Хрёрек-ярл, как только узнал о конфликте и о том, что к нам ломанулась компания сердитых вестфолдингов.
Сам ярл, к сожалению, приехать не смог. А может, и специально остался в Роскилле из соображений политических. Зато здесь были и Ульфхам Треска, и Трувор, и еще три десятка наших с Медвежонком братьев-сопалубников.
Теперь, даже если бы вестфолдинги и захотели произвести самосуд, ничего бы им не обломилось, кроме колотушек.
Харальд Щит врубился в это с ходу — и помрачнел. Но сделал вид, что очень рад появлению новых персонажей в нашей маленькой драме. Формально-то они приехали, чтобы проявить уважение к кончине Эйвинда Харальдсона.
В дом заходить не стали. Такая прорва народу в нем бы просто не поместилась.
Во дворе быстренько накрыли поляну. Выпили, перекусили, а затем Тьёрви занялся урегулированием вопроса и выяснением обстоятельств происшедшего. Как бы для того, чтобы доложить обо всем конунгу. А может, и не «как бы», а действительно доложить. Вопрос-то политический.
Я в очередной раз изложил ход событий: катались, упал, разбился и умер.
Не разбился и умер, а упал, привезли сюда, а умер только ночью, внес коррективы Харальд Щит. Тело, мол, лежало в доме, но запах и вид его однозначно свидетельствовали о том, что Эйвинд-ярл отошел в лучший мир далеко за полночь.
Ну да, согласился я, не понимая, к чему клонит вестфолдинг. Так всё и было.
— Ага! — обрадовался Харальд Щит. — Значит, ярл умер в этом доме!
— Ну да, — вновь согласился я. — Так и было. Его принесли сюда. Спасти его уже было нельзя, потому Рунгерд дала ему снадобье, облегчившее страдания. Вот и всё. А что следовало сделать? Выставить его на мороз? — И покосился на Свартхёвди. Тот смущенно хмыкнул. — А может, его, по мнению Харальда Щита, следовало оставить там, на камнях?
Что следовало, а что не следовало — уже неважно, заявил вестфолдинг. Но раз ярл умер в этом доме, то ответственность за его смерть несут хозяева дома. Это вроде как по закону.
— Говорил я тебе — вынесем его за ворота, — прошипел мне на ухо Медвежонок, но я отмахнулся.
— Вздор! — заявил я. — Нет такого закона, чтобы раненого гостя за ворота вышвыривать! Даже чужого человека. А Эйвинд — не чужой. Гудрун была его невестой. Она всю ночь над ним, умирающим, проплакала. И я, кстати, тоже был в эту ночь с Эйвиндом-ярлом. И слова его последние слышал. И меч ему в руку вложил. И глаза ему закрыл. Так что не хозяева дома отвечают за смерть Эйвинда, а лично я, Ульф Вогенсон. Только лично я никакой своей ответственности за то, что был рядом с достойным человеком, когда тот умирал, не вижу. И не думаю, что Эйвинду было бы лучше, если бы я в это время, как некоторые, наливался пивом и тискал девок.
Я не знал, как именно развлекались вестфолдинги той ночью, но список развлечений был по-любому ограничен. Так что я не боялся промахнуться. И не промахнулся. Харальд Щит смущенно потупился.
Но кто-то из его людей возмущенно выкрикнул:
— А может, его колдунья отравила? Зельем своим?
Свартхёвди отреагировал быстрее, чем я.
Мгновение — и он уже стоит перед крикливым норегом и просит вежливо-вежливо (хорошо его всё-таки Стенульф самоконтролю обучил):
— А повтори-ка, человек, что ты только что сказал?
Норег скосил глаза на лапу Свартхёвди, на которой была вытатуирована другая лапа, медвежья, подавился очередной репликой и превратился в воплощение поговорки: «Ссыт, когда страшно».
91 
