4 
Водитель повернул голову. Белесые брови шевельнулись.
– Полегче,– сказал он. И указал на кровоподтек, расплывшийся на виске бородатого: – Форму теряешь, Стежень. Кто это тебя приложил?
– Потом, Димон, потом! – Бородатый бросил под ноги топор, ткнул водителю исцарапанную руку: – Поехали, дорогой!
Дмитрий Грошний пожал протянутую ладонь, поднял топор и аккуратно переложил на заднее сиденье.
– Ремень,– сказал он, уронив руки на руль.– Куда едем, Глеб?
– На трассу и налево!
Грошний, аккуратно огибая ямы, повел машину между черными заборами. Котенок вспрыгнул на почтовый ящик, задумчиво облизнулся и поскреб лапкой приваренную к воротам бронзовую табличку с гравировкой:
Центр
«ПРАКТИЧЕСКАЯ НАРОДНАЯ МЕДИЦИНА»
ФИЛИАЛ
ГЛЕБ ИГОРЕВИЧ СТЕЖЕНЬ
Вице-директор
Сграбастав в кулак бороду, вице-директор зыркнул на рубленый профиль водителя.
– Слушаю тебя очень внимательно,– сказал Грошний, не поворачивая головы.
Стежень хмыкнул, ухмыльнулся:
– Нынче с утречка заправился я пошукать кой-никакой травки…
Водитель дернул щекой:
– Попроще нельзя?
Глеб Игоревич прищурился… и вдруг ткнул Грошнего кулаком в плечо. Машина вильнула, едва не угодив в канаву.
– Чтоб ты не подумал: я спятил,– пояснил Стежень.
– Я не думаю, я знаю,– проворчал Дмитрий.
«Девятка» выбралась на асфальт. Стрелка спидометра поползла вправо и остановилась на девяноста.
– Димон,– сказал Стежень,– резина с меня.
– Зимняя,– уточнил Грошний.
– Зимняя.
Стрелка двинулась дальше.
– Южное лесничество знаешь?
– Где полигон?
– Именно.
– Знаю.– Грошний скосил на попутчика серые ленивые глаза.– Мы едем в другую сторону.
– Мы едем, куда надо.– Стежень откинулся на спинку, вытянул ноги.
«Жигули» обошли рейсовый автобус, затем пожилой «опель». Потом их самих обогнал молодой «опелев» земляк.
– Ты говори,– произнес Грошний, не отрывая глаз от дороги: «девятка» шла на пределе управляемости.
– Да,– сказал Стежень.– Южное лесничество. Приехал я часов в шесть. Машину поставил – и в лес. Дорога известная: сам тропу топтал.– В голосе вице-директора проявились ласковые нотки.– Ельничек. До декабря грибами пахнет. Тишина, вояки в такую рань по нынешним временам еще харю давят. Иду, напеваю. Вдруг… – Стежень сделал драматическую паузу.– Как мороз под сердце! Так с поднятой ногой и застыл. Господи, думаю, что за херня?
Водитель фыркнул. Глеб Игоревич тоже улыбнулся, потом нахмурился и потер ушибленный висок.
– Да уж,– сказал он.– Ладно. Ногу я поставил осторожненько, глазами повел: елочка. Знакомая. Та, да не та! Ветки не по природе задраны, да и поле у нее какое-то… кудлатое.
– Это как? – спросил водитель.
– Ну с нервностью такой… недревесной. Словами трудно описать, попробуй так въехать. Здесь притормози, Дмитрий, метров через пятьдесят – налево по бетонке.
– Там тупик,– заметил Грошний.
– Ты езжай, езжай,– ласково проговорил Стежень.– И слушай. Значит, елочка. Отстегнул я про всякое лихо топорик: если дрянь какая меня выглядывает – поостережется… Вот этот самый поворот… И к елочке. Иду, а идти не хочется. Совсем не хочется, Димон, ноги сами задом наперед изворачиваются. Но – любопытно! В лесу я, ты знаешь, считай, все изведал, спасибо Сермалю. В кедрачах жировал, по Закавказью чуть не год… шатался. А тут, дома,– этакое диво!
Десять шагов прошел – что десять верст. Взмок, веришь, трясусь, как малярийный. Елочка – вот она, рядом. Корни голые из земли торчат. Наклонился – разглядеть… Ё-о! – Стежень хлопнул себя по колену.– С хрустом в висок! Полный иппон! В глазах – тьма, в башке – набат. Лежу мешком и, как сквозь туман, вижу: у ноги моей – корень. С руку толщиной. Извернулся, как червяк-переросток, и раз – петлей на лодыжку!
Тут рассказчик сделал паузу. Не драматизма ради, а чтоб пот утереть. Какой уж тут, к хренам собачьим, драматизм!
– В общем, прихватил меня и к земле прижал – как капканом. Боль адская! Взвыл я, Димон, топором маханул – и промахнулся. Целил в корень. А попал в ствол. Хорошо хоть ногу себе не оттяпал. Но крепко вогнал, на ладонь, не меньше. И тут словно завизжал кто-то. Мерзкий такой звучок – как хлыстом по ушам. Ветки надо мной замельтешили, а из елочки, прямо из ствола – выскочил! Черный такой, быстрый. Мелькнул, что твои нунчаки. Мелькнул и сгинул. Черт? Леший? Подумал сначала: может, померещилось? Перед глазами и так от боли – полная радуга. Ладно. Запихал боль подальше, выдернул топор, еле-еле, двумя руками. Корень, слава Богу, больше не шевелится. Я его рублю, скулю, как шакал на привязи. Хорошо – топор добрый, дедов. Управился, освободился. Сел, голову ощупал: висок – сам видишь, но кость цела. Ветка, что меня ударила, прямо над макушкой покачивается.
4 
