17 
Я их, естественно, называл дядя Боря, дядя Саша и дядя Илюша.
Они приходили с водкой, консервами «Чатка» и «Печень трески», с крымским полусладким для матери и с огромным кульком «мишек» для меня и бабушки. Мать ставила на стол литровую банку браконьерской черной икры, потом ели арбуз. Собственно, икра, баранина, помидоры и арбузы были почти единственной местной едой, всё остальное получали в пайках, а за мукой перед Первым мая и Седьмым ноября офицерские жены становились у военторга с ночи. В сельпо ее просто не было. Из муки пекли торты в жаровне под названием «чудо» – торты получались по ее форме, бубликом...
После арбуза танцевали в пыльном дворе под «фон дер Пшика» все по очереди с матерью, но иногда привлекалась и толстая хозяйская дочь по имени Тоська, которую дядя Саша, московский интеллигент, называл, конечно, Тоска. Танцевали в бриджах с высокими корсажами, босиком и в нижних рубашках «гейша» – потом надевали сапоги, кители и возвращались в свои вагончики, приспособленные под офицерские казармы.
Теперь я старше их вдвое. Остановить процесс нельзя. В этом-то и вся прелесть.
Ты царь, живи один.
Никто не хочет быть царем.
Что творцы не хотят – это как раз понятно. Так они проявляют независимость от классических рекомендаций, артистическую свою самостоятельность. Ишь ты, не оспоривать глупца! А если он неправ? Вы, Александр Сергеич, тоже скажете: клевету, мол, равнодушно... В суд надо за клевету! Не разборку же с перестрелкой в пригородной зоне устраивать... Ну, бог с ними, с художниками! Но почему всё же никто не желает в цари?
Скучно царю. И страшно. Живешь, значит, один. Утром кофейку сварил, яичницу заделал из трех яиц, даже, допустим, с голландской ветчиной, а дальше что? Хорошо, начинаешь перебирать духовные сокровища. На Пасху к храму ходил – раз. Челночной торговлей не занимаешься и челноков не грабишь – два. Кроме духовных из сокровищ имеешь только телевизор «шиваки», 17 дюймов экран, – бескорыстен, три. Маловато. Нечего больше делать перед этим заветным сундуком в сыроватом, как и любое нежилое помещение, душном подвале. Скорей на волю! К близким и коллегам, обижающим особенно радостно. К землякам, не уступающим дорогу никогда. К соотечественникам, делающим политические ошибки. К тому же всё время дождь, тополиный пух можно принять за снег.
Зато – жизнь. Какой, к дьяволу, царь?! Не хочу. Я хочу продираться через подземный переход, толкаться, проклинать людей, судьбу, свой характер и неправильное устройство мира.
Собственно, только так и бываешь счастлив.
Пришел хороший знакомый, сказал, что главная наука не суворовская наука побеждать, а бабушкина наука терпеть поражение.
То есть он ее не назвал бабушкиной, это уже я добавил – ведь старушки обычно так советуют: «Терпи, милый, Господь терпел и нам велел...» Хотя сами, между прочим, бывают весьма нетерпеливы и даже нетерпимы в очередях и других общественных местах, но это уже другой разговор...
Очень точный русский оборот речи: «Потерпеть поражение». По-английски ему в каком-то смысле, мне кажется, соответствует: «Победитель не получает ничего». Хотя, конечно, чувствуется большая разница в психологии. Их интересует всё преодолевший энергичный human being – что за приз его ждет? Вековая мудрость повешенных пиратов и прозевавших свою жилу золотоискателей подсказывает – шиш с маслом. Тут есть определенная лексическая гордыня: все-таки победитель! Хотя, увы, жизнь тебя обдурила, но ты дошел, добился, достиг, и пусть из лотка течет чистая водичка, а на дне только простой песок, но вот оно, Эльдорадо вокруг, унылые камни и поваленный ветрами подлесок – ты победитель, и пусть теперь перекидывают через рею пеньковый конец с петлей.
А терпеть поражение надо сразу, лучше всего не вступая в сражение с жизнью. Так легче. Если мир захочет поиздеваться над тобой особенно изощренно, он может сам подбросить, вынести на пенистом, грязно-желтом, в клочьях гребне волны. Ты успеешь увидеть очень яркое небо в узком просвете между клубящихся чернотой туч, но тебя тут же перевернет, швырнет мордой о колючую воду – всё, сеанс окончен, будь здоров и не кашляй... Потерпи поражение, потерпи, милый. Дело не в том, умеешь ты или не умеешь выныривать, – авось вынырнешь, если не расслабился наверху, не принял победу как должное, а падение как несправедливость.
Несправедлив, незаслужен только выигрыш. Всякая потеря – по заслугам нашим.
Желательно, чтобы в это время кто-то сказал тебе: «Да и бог с нею, с победой. Что нам, разве так плохо? Я и не люблю победительных, пошлые какие-то, самодовольные... Иди сюда...»
17 
