101 
Потому что нет ничего в жизни земной и вечной, кроме власти. Цель – власть, и смысл – власть, и средство к цели дойти – власть, и сам путь – власть тоже.
Имеющий власть ради власти живет, и жизнь его дорога ему как вместилище власти. Это каждый знает, потому что все хотят царями быть над другими людьми, подвластными.
Подвластному же, скажет простоумный, плохо жить. Труд его отбирается, труд его вытаптывается и отвращает его от работ его, и богатство его, им накопленное, отбирают силой, и путь его ограничен преградами, и душа его обманута слугами силы.
Огражден он, чтобы не видел иной жизни, и обманут, чтобы не мыслил об ином.
Плохо ему?
А я скажу – нет! И столько раз скажу, сколько раз вдохнет человек грудью, пока дышит он, живя свой век.
Нет, хорошо подвластному. Зависти не знает он, а что страшнее зависти для человека? Страшнее зависть, чем смерть, завидующий, хотя и жив, чувствует себя мертвым.
А кому завидовать станешь? Все повинуются власти, все невольники ее, и властитель ей служит. Огражден он этой службой крепче оград, и захотел бы путешествовать – смог бы, а не надо ему. И душа его обманута большею ложью, чем всякая ложь, – узнал бы правду, да кто скажет? Лжив слуга, и не нужна властвующему правда.
Кому ж еще завидовать? Всякий труд отнят, всякое поле сожжено, все богатства в чужой руке. И первый слуга – все равно холоп.
Лишь высоко сияет власть, и сила – ее, и властитель велик, потому что один он и есть великий.
Власть – счастье людей.
А другого нет у них счастья, это же наступит, и отвратить его наступление нет сил.
Ибо власть – сила, а против силы только сила стоит, и сама делается – власть.
Все.
– Все, – повторил за чертом и человек. Нагнулся и пистолет поднял.
– Не стреляйте, товарищ Бойко, – сказал Семенов. – Сейчас не время сводить счеты. Станьте выше личного. Через семь минут, – он взглянул на резной шар, – киевский придет. Идите, товарищ Бойко, прикажите прицепить вагон. Идите.
И Владимир навсегда покинул Салон.
Над станцией уже стояла поздняя ночь. Где-то в железнодорожных домах, как водится в литературе, отчаянно, с подвывом лаяли собаки. Перронные фонари уже не горели, и только желтые квадраты света вокзальных окон лежали вдалеке на асфальте и, сползая с него, пересекали, кривясь, колею.
Нащупывая невидимую лестницу, спустился Володя на землю. И тут же возник из тьмы давешний подстрекатель в опереточном наряде. Глянул Володе в лицо, покрутил головой:
– Э-хе-хе... Молодой человек... Слабы оказались, слабы... Афронт-с...
И гауптвахтным голосом гаркнул:
– Сдать оружие!
Владимир молча вынул обойму и положил ее в протянутую руку в перчатке.
– Следуйте за мной! – снова гаркнул придурок.
И тут Владимир не выдержал:
– Да вали ты! – заорал и он. – Командир драный... Пошел в...
Он не договорил – сдержался. Неудобно, все же – при исполнении. Но гражданин и сам все понял.
– Ну-с, как будет угодно, – вздохнул он. – А наше дело – повиноваться закону...
Сию же минуту на деревянное крыльцо, как ни в чем не бывало, выскочила жирнозадая, вислобрюхая и совершенно раздетая дочка – в одних светящихся фирменным белым цветом сапогах.
– Юрка... – позвала она кокетливым голосом. – Юрочка, ну чего ты, как неродной? Иди сюда...
И безобразно раскорячилась, вцепившись в поручни.
– Честь имею, – буркнул названный Юрочкой, уже начиная понемногу линять. И, оставшись в одних сатиновых трусах и сетчатой майке, пару раз тяжко вздохнув, отшвырнул шляпу и трость, сложил над головой руки, сплюнул – и нырнул. Чавкнуло только – и вагонная дверь опустела.
А над станцией ни с того ни с сего во всю мощь заработала категорически запрещенная в ночное время громкая связь.
– Сержант Бойко! – надсаживался голос с небес, причем отнюдь не Вали Горелой, а незнакомый мужской. – Сержант Бойко! Немедленно зайдите в помещение дежурного по станции! Сержант Бойко! Немедленно зайдите...
Но обмануть Володю сегодня уже больше не удалось.
Не обращая внимания на громовой глас, он смотрел в сторону южной горловины. Там, вдалеке, еще на перегоне зажегся и придвигался лобовой локомотивный прожектор. Наконец шел киевский скорый, на удивление не опоздавший в ту ночь.
И Владимир побежал к маневровому.
Машинист дремал на месте.
– Заводи! – закричал ему снизу милиционер. – Заводи! Я стрелку сам сделаю – толкнешь служебный на первый путь!..
– Охромел, сержант?! – вываливаясь по пояс из кабины, в свою очередь крикнул и машинист. – Это ж в лоб скорому!!! Судить будут!..
101 
