35 
— Как ты не поймешь, что это невозможно! — воскликнула Розали. — Я ненавижу все эти светские тусовки и хотела бы…
Розали осеклась в испуге, что чуть было не призналась, что тоже хочет продолжения их отношений вопреки здравому смыслу и собственным принципам. У нее есть дела поважнее, напомнила она себе. Адама не нужно спасать, а вот тысячи и тысячи детишек — нужно.
— Хотела бы, чтобы все было так, как было здесь, на Тортоле?
— Но это, увы, невозможно.
— Розали, но разве место — главное? Главное то, каково нам вместе, что мы чувствуем друг к другу! Я тоже не собираюсь тратить драгоценное время на всю эту светскую ерунду…
— Прекрати! Прошу тебя… — Ее глаза молили о прекращении давления. — У меня есть моя миссия, понимаешь? Ты не сможешь вписаться в мою жизнь, Адам. Прости.
— Смогу, если ты дашь мне хоть малейший шанс…
— Нет! Что бы ты ни сделал, ты сделаешь это для меня, а я не хочу чувствовать себя обязанной.
— Розали, я отчисляю большие средства на благотворительность…
— Это всего лишь деньги, Адам, а лично ты никак не вовлечен в это, понимаешь?
Но на эти деньги покупается оборудование, медикаменты, одежда… Я смогу предоставить тебе все, что потребуется для твоих подопечных. Тебе стоит только сказать…
— Но тогда я буду зависеть от тебя! — закричала Розали.
— Ну и что? Что в этом такого ужасного?
— Отпусти меня, Адам. Просто позволь мне уйти.
Это была отчаянная, мучительная мольба. Розали отвела взгляд, поджала ноги, обняла колени, положила на них подбородок и стала слепо смотреть на море, убеждая себя, что ее миссия, которую она возложила сама на себя много лет назад, намного важнее личных отношений с одним-единственным человеком.
Обоюдное молчание не принесло облегчения, наоборот — породило душераздирающие сомнения и чувство вины. Она не хотела оставлять Адама с ощущением, что его использовали. Ведь она тоже отдала ему часть себя, а значит, не стоит взваливать на себя бремя вины, даже несмотря на отказ продолжать их отношения.
— А как быть с Кейт? — спросил Адам. — Ведь она считает тебя своим другом. С ней ты тоже прекратишь всякие отношения? — Это был откровенный шантаж, но это был его последний шанс.
— Я надеюсь, что сделала хоть что-то хорошее для нее, Адам. Но это все, что я могу.
— Неправда, Розали. Ты просто пытаешься оправдать свой выбор, — с неожиданной резкостью ответил Адам.
Это стало последней каплей. Розали почувствовала, как что-то взорвалось у нее внутри, и эмоции, высвобожденные из самых дальних тайников ее памяти и облаченные в слова, потоком хлынули из нее.
— Я не выбирала отца, который не то что не заботился обо мне, а даже не пожелал знать о моем существовании. Я не выбирала мать, которая была немногим лучше, чем проститутка, и смерть которой позволила ее дружкам-подонкам использовать меня в своем грязном бизнесе. Это был не мой выбор, когда меня насильно заперли в доме с другими детьми, которых продавали богатым педофилам…
— Педофилам?!
Шок, отразившийся на лице Адама, принес ей чувство горького удовлетворения.
— Это был не мой выбор — быть свидетелем того, что они творили с этими детьми, зная, что скоро наступит моя очередь. Негодяи, промышлявшие этим бесчеловечным делом, пообещали меня одному очень богатому клиенту…
— Господи, тебе ведь было семь лет!
— Среди нас были и помладше. Многие умерли от непереносимых издевательств. Если бы не Закари Ли, который вел независимое журналистское расследование и предал гласности это порочное социальное явление, я бы… Он спас меня, Адам.
Поток слов иссяк так же внезапно, как и возник. Розали закрыла глаза, гоня прочь мучительные воспоминания, которые так неожиданно вырвались на свободу. Она никогда никому не рассказывала об этом, конечно, кроме членов семьи.
В большой семье Джеймс все знали истории друг друга. И вот теперь она все рассказала Адаму. Зачем? Видимо, затем, чтобы он позволил ей уйти…
— Самое ужасное, что и сейчас многие дети находятся в подобной ситуации. — Голос ее дрогнул.
— Успокойся, Розали. Я все понимаю и знаю теперь, почему ты хочешь уйти и зачем.
— У Кейт есть ты…
— Да, у Кейт есть я. — Адам глубоко вздохнул и пробормотал: — И вообще, кто я такой, чтобы подрезать крылья ангелу?
На этот раз повисшая тишина не была напряженной, она была преисполнена печальной обреченности. Они сидели, не касаясь друг друга, окаменевшие каждый в своем одиночестве. И боли. А ведь они были так близки все эти дни. И все-таки, пока в мире тысячи детей чувствуют боль куда более мучительную, она не может поддаться искушению и принять то, что предлагает ей этот мужчина.
35 
