28 
Удивило меня и то, как много дядя платит слугам в замке (в Англии расторопный, хорошо воспитанный слуга получает куда более скромное жалованье). Их почтительность ко мне – жалкий грим, под которым они неумело скрывают свое настороженное и враждебное отношение. Сегодня я вновь это почувствовал, хотя до сих пор не разобрался в скрытых пружинах такого поведения. То ли слуги презирают меня, то ли боятся, или же испытывают оба этих чувства одновременно. Только Машика Ивановна отличается добрым и спокойным характером, что как нельзя кстати, ибо в ее ведении находится восточное крыло замка (где помещается мой кабинет), а также западное (покои дяди). Две другие горничные – Ана и Хельга – хотя и молоды, но уже успели развить в себе холодно-пренебрежительное отношение к нашей семье.
И все же я начинаю сомневаться в крепости рассудка Машики Ивановны. Из-за дядиных странностей, с одной стороны, и презрения слуг – с другой, в замке установилась тягостная атмосфера. Мне думается, что несколько десятков лет ежедневного пребывания в ней не могли не повлиять на сознание крестьян, и так склонных к суевериям и предрассудкам. Впрочем, опишу все по порядку. Собрав слуг в центральной части замка, я представился им, после чего направился в отцовский кабинет. Вскоре в восточном крыле появилась Машика Ивановна. Наверное, ей нужно было там прибрать, предположил я. Она долго и старательно протирала всю мебель в кабинете (я уже писал, что его размеры невелики и мебели там немного). Затем она остановилась и так выразительно засопела, что мне пришлось прервать работу и спросить, не хочет ли она поговорить со мной.
Лицо Машики Ивановны сделалось задумчивым и тревожным, словно она никак не могла принять трудное решение. Наконец она отложила тряпку, подошла к полуоткрытой двери и беспокойно выглянула в полутемный коридор – не прячется ли там кто-нибудь, убедившись, что в коридоре пусто, она закрыла дверь и поочередно подошла к обоим окнам. (Если я еще могу вообразить некоего шпиона, притаившегося в сумраке коридора, то кого эта женщина опасалась по ту сторону окон? Их створки были плотно закрыты, а сам кабинет находится на втором этаже и возле стен здесь нет ни одного дерева). Окончательно уверившись, что никто за нами не подглядывает и не подслушивает нас, Машика Ивановна приблизилась ко мне почти вплотную и прошептала:
– Молодой господин, мне нужно поговорить с вами! Но вы должны поклясться, что никогда не расскажете об этом другим, иначе мы с сыном можем поплатиться жизнью.
– Поплатиться жизнью? – повторил я, сбитый с толку странными словами и не менее странным ее поведением. – О чем ты говоришь?
Естественно, я не стал шептать и говорил нормальным голосом. Это испугало ее еще сильнее. Машика Ивановна приложила палец к губам, потом прошептала:
– Сначала поклянитесь! Поклянитесь перед Богом!
– Я не верю в Бога, – достаточно жестко ответил я. – Но я могу дать тебе слово честного человека, что об этом разговоре никто не узнает.
Машика Ивановна внимательно глядела на меня. Ее лоб прочертили морщины – видимо, она сильно волновалась. Видимо, мое обещание все-таки удовлетворило ее, поскольку она кивнула и сказала:
– Молодой господин, вы должны немедленно отсюда уехать!
– Уехать? – переспросил я, ощущая раздражение.
– Уезжайте отсюда прямо в Англию! Сегодня же, пока солнце не село!
– А с какой стати я должен уезжать?
Машика Ивановна напряженно подыскивала слова для ответа. Воспользовавшись ее молчанием, я продолжал:
– Я не могу сорваться с места и уехать. Моя жена находится на седьмом месяце. Путешествие сюда и так стоило ей немалых сил. Она до сих пор не оправилась.
Кажется, мой решительный тон настолько испугал горничную, что у нее в глазах блеснули слезы. Смешавшись, бедная женщина опустилась передо мной на колени и умоляющее протянула ко мне руки. Ни дать ни взять – Христос, молящийся в Гефсиманском саду[14].
– Если вы мне не верите, уезжайте хотя бы из любви к своему отцу. Но торопитесь!
– Скажи, почему? – потребовал я, поймав Машику Ивановну за локоть и попытавшись поставить ее на ноги. – Почему я должен уехать?
– Если не уедете сейчас, потом будет слишком поздно. Вы, ваша жена и маленький – все попадете в ужасную беду.
– С чем она связана?
– С договором...
Бессмыслица какая-то, однако при слове "договор" в моей памяти что-то мелькнуло. Лицо Машики Ивановны стало таять. Я снова увидел себя глазами пятилетнего мальчишки, доверчиво глядящего на отца, отец взмахнул рукой... блестящее лезвие ножа описало серебристую дугу...
28 
