3 
Сытов потянулся. В Москве он заматывался журналистскими делами и мечтал о тихой провинции и безделье, в провинции же начинал сходить с ума на второй день. Правда, сейчас с ним Кэт, а это совсем другое дело.
Их встречи были очень проблематичны: домой он привести ее не мог – у мамы слабое сердце, а отец, хоть и строил из себя «железного», но от беби бы точно попал в реанимацию. Аристократичные родители Никиты очень болезненно подходили к вопросу продолжения рода и вечно сводили его с разными породистыми кошками. Никита иногда удостаивал некоторых кисок своим кратковременным половым участием. Они шли к нему в постель покорно, будто его блистательные телевизионные репортажи давали им право на эту покорность. Нет, Кэт не смотрела телевизор, но она отдалась бурно, как молодое животное, и Сытов понял, какой преснятиной он до сих пор питался. Но им приходилось болтаться по чужим квартирам, и три дня в избушке были просто подарком.
Сытов взял ведро и пошел за водой. Кэт увязалась было за ним, но он цыкнул, и она послушной кошкой прыгнула на кровать.
Колонка была далеко. Никита бутсами месил грязь и, увязая, про себя матерился. У колонки он увидел скопление мужиков. Они были с ведрами, бидонами, канистрами, стоявшими на тележках. Все смирно ждали своей очереди. Сытов пристроился в конце.
– Похоронили бабку-то? – спросил его замухрышистый мужик в рваной женской кофте. Сытов кивнул.
– Да-а, померла бабка! Тихо так, никто и не слыхал. А до того такая веселая была, в магазине бабам хвасталась, что родственник у ней какой-то отыскался, гостил два дня. А как он уехал, так она и померла!
Сытов удивился. У бабы Шуры не было никого, кроме Сытова-старшего, которого в войну она – еще когда он был мальчишкой – как-то там спасла. Никита не любил все эти душещипательные истории и никогда подробностями не интересовался. Баба Шура была одна как перст, и приезжали к ней только Сытов-младший или Сытов-старший – затаривали московской провизией. Она всегда охала и причитала при виде импортных консервов, а вчера Сытов обнаружил в подполе целый склад нетронутых баночек. Сытов не стал расспрашивать мужика о последних бабкиных днях: ну померла бабка, с кем не бывает в девяносто с лишним лет?
Подошла его очередь, он набрал полные ведра воды и поволокся обратно. Господи, как бабка-то это носила?! В последнее время они с отцом навещали ее все реже и реже: отец болел, у Сытова – вечные командировки, а когда появилась Кэт... все так уплотнилось, что вставить бабу Шуру в расписание почти не удавалось. В последнее время он только деньги ей и переводил.
Навстречу ему попались деревенские девки. Они обалдели от фирмача Сытова, и Сытов поймал себя на том, что ему нравится производить впечатление даже на деревенских девок.
А вот Кэт тогда, в первый раз, посмотрела сквозь Сытова. Идет такая чудо-дива и смотрит сквозь него. Она темнела кожей на московской улице, напоминая об апельсиновых рощах, жарком солнце и набедренных повязках. Он шел за ней долго, рассматривал: такую прелесть он еще не видел. На ней было платье фабрики «Большевичка». «Хиппует», – подумал Сытов, в один прыжок нагнал ее и остановил за локоть.
– Девушка свободна сегодня вечером? – на хорошем английском спросил он. – Может, посидим где-нибудь?
– Чего-чего?! – вылупила она глаза.
Сытов долго хохотал, а она терпеливо ждала, когда этот белый медведь скажет что-нибудь по-человечески.
– Как тебя зовут?
– Катя.
Сытов опять затрясся от смеха.
– Наверное, и фамилия Иванова?! Она еще больше вылупилась и кивнула:
– Катя Ивановна Иванова. Откуда вы знаете?!
– Русская квартеронка, – резюмировал он.
– Я не квартирантка, я в общаге живу, – надула она губы.
Сытов подходил к избушке. Она виднелась сквозь влажную рябь дождя: покосившаяся развалюшка, дымок из трубы, чахлый клен под окном.
Сытов остановился.
Домик, дымок, деревце, под деревцем – крест...
Сытов, расплескивая воду, понесся к избе. Ополовиненные ведра кинул у крыльца, одним прыжком очутился у клена. Земля вокруг дерева была взрыхленная – то ли дождем, то ли... Он руками, по-собачьи стал рыть землю, задыхаясь от бешеного стука сердца.
«До революции-то я у графьев прислугой ходила...» – вспомнил Сытов бабкины откровения, к которым никогда не прислушивался. Кретин ты, Сытов, раздолбай, пока трахался, другие «родственнички» объявились! Он понесся в сени за лопатой. Краем глаза увидел, как в окно вытаращилась, открыв от удивления рот, Кэт.
3 
