очень нудно 
113 
У Луизы был банный день, она парилась в бане. Глеб это точно знал, но на всякий случай посмотрел – валит ли из деревянной пристройки дым.
Дым валил, и даже здесь, во дворе, пахло березовым веником.
Псы валялись возле крыльца и даже не открыли глаза, когда Афанасьев со страшным грохотом прошел мимо них.
Дом должен вспыхнуть, как спичка.
Если Луиза еще пару минут не заметит валящий пока только из одного окна черный дым, то тушить пожар будет поздно.
Стараясь не греметь банками, Глеб огляделся. Он начал считать: раз, два, три, четыре...
На счет пять огонь полыхал до небес, озаряя страшным красным светом всю округу. Прижав к себе табуретку и, стараясь создавать как можно меньше шума, Афанасьев спрятался за сарай.
– Пожа-а-а-ар!!! – истошно заорал кто-то с улицы. – Пожар, люди добрые!!! Луизка Воеводина горит!! Сейчас огонь на наши дома перекинется!!!
Улица за воротами мгновенно наполнилась многоголосым гомоном и истерическими криками.
Дверь бани отрылась и оттуда, вместе с клубами пара, вывалилась Луиза, завернутая в одну простыню.
– И-и-и-и!!! – завизжала она. – И-и-и-и!!! – И воздела к красному от огня небу руки. Простыня соскользнула с ее необъятного тела, обнажив каскад многочисленных складок, ягодицы размером с письменный стол и груди, которыми запросто можно было задавить до смерти среднестатистического мужика. – И-и-и-и!!! – начала она рвать на себе жидкие, мокрые волосенки.
Глеб сидел за сараем и улыбался.
Ему грезилась ванна с пеной, рюмка хорошего коньяка, трубка, набитая дорогим табаком, салат из морепродуктов, фруктовый тортик и красивая женщина. Или нет, последний пункт он, пожалуй, исключит из своих грез. Нужно изменить свою жизнь как-то так, чтобы в ней не случалось больше таких наказаний, как Мона Лиза.
В ворота колотили сотни ног, рук и тел.
– Открыва-а-й!! – разноголосо вопили деревенские жители.
Луиза, так и не прикрывшись простыней, налегла своей тушей на засовы и распахнула тяжелые створки.
Разгоряченная толпа уже с ведрами наготове хлынула в образовавшийся проем и мигом заполонила двор. Кое-кто тащил за собой шланг, протянутый из своего огорода. Вода разными порциями – большими и маленькими, – обрушилась на огонь.
– Арсен!! – орала голая Мона Лиза и, заломив руки, бегала по двору. – Спасите Арсена!! Он в доме!! Печку топил!! – Она попыталась ринуться в пылающие сени, но несколько деревенских огромных баб гроздью повисли на ней.
– А-а-арсен!! Он с табуреткой! Он не смог выйти!! Я убила его!! Я погубила!!
В сарае испуганно захрюкали свиньи, куры подняли галдеж.
Внимание всей толпы было приковано к полыхающему дому и бьющейся в истерике Воеводиной.
Времени нельзя было терять ни секунды.
Прижав табуретку и связку банок к телу так, чтобы они не гремели, Глеб, стараясь не попадать в зарево пламени, двинулся к открытым воротам.
Неожиданно он запнулся о что-то мягкое, маленькое и теплое. На нем были разношенные Луизины тапки и он ощутил, как под ногами что-то шевелится. Времени нельзя было терять ни секунды, но Афанасьев нагнулся и нащупал пушистый комок с мокрым холодным носом. Под пальцами бешено билось, захлебывалось от страха, чье-то крохотное сердце.
Глеб поднес комок к глазам и увидел, что это маленький, черный крольчонок. Он дрожал у него в руке, прижав к спине уши.
Времени нельзя было терять ни секунды – вместе с кроликом Глеб выбежал за ворота.
Теперь он все равно удерет. Чего бы это ему ни стоило. Потому что спасает не только себя, а еще и это дрожащее, беспомощное существо. Если он его отсюда не заберет, то через год из шкуры крола сошьют шапку, а из мяса приготовят обед.
– Маленький, черненький, худенький, будешь Арсен, – пробормотал Глеб, прижимая к груди дрожащее тельце.
Оказалось, что в его новой жизни нужно делать добрые дела.
Оказалось, что делать их очень просто. Оказалось, что когда они сделаны, душу переполняет незнакомое и слезливое чувство гордости за себя.
Афанасьев побежал. Помчался, не чуя ног. Тапки слетели, банки гремели, табуретка больно колотила его по ногам, а у сердца билось другое маленькое сердечко. Пламя, вопли, Луиза, толпа, с каждым шагом все больше от него отдалялись. Чем дальше он убегал, тем восхитительнее становилось чувство свободы.
Кажется, он понял, как должен жить дальше.
* * *
Деревня словно вымерла, никто не попался ему на пути.
113 
