42 
Паша созрел для шалостей, – для каких прекрасных шалостей он созрел! – но время подчинялось каким-то тупым земным законам и приходилось терпеть, отсчитывая градусы, граммы и сантиметры.
Ведь призраки появляются только в полночь и ни секундой раньше. И чёрт его знает, какие часы не врут, ведь он сам безобразничал стрелками каждую ночь…. Впрочем, часы были тут не при чём, и градусы, и сантиметры, потому что когда наступала полночь, Пашкина сущность обретала способность передвигаться в пространстве с лёгкостью и скоростью мыслей.
Как он любил это время! Как он любил эту роль…
Можно было выйти из сумрака и вволю покуролесить, наплевав на замыслы всех самых великих режиссёров вселенной.
Пачкать стены, воровать семечки и играть в бильярд он больше не собирался. Это было мелко, неинтересно и абсолютно бессмысленно.
Кому нужны эти кентервильские[1] заморочки? Разве что ему самому, чтобы не взвыть от скуки, скитаясь в сумеречном пространстве.
Он решил выяснить, кто виноват в его смерти.
Он решил наверняка это выяснить, пользуясь своим статусом призрака.
С потусторонними силами люди должны быть предельно открыты и откровенны, ведь призрак – это тебе не следователь, не мент; призрак – это нечто волшебное, а значит, недоступное пониманию, а всему, что пониманию недоступно, врать нельзя, мало ли что…
Какая блестящая идея пришла Иде Григорьевне – собрать на своих мнимых похоронах всех, кто мог быть причастен к его смерти!
Он начнёт с Ксюни.
Ксюня – простая душа, она выложит Горазону всё, что знает, чует и предполагает, если в первую секунду не помрёт от страха.
Чтобы скоротать до полуночи время, Паша быстренько смотался в Южную Африку, посмотреть, как в горном озере купаются юные негритянки и занимаются любовью жирафы. Ему всегда было любопытно, как жирафы занимаются этим, оказалось – ничего интересного, они просто не задумываются о длине своих шей.
Гораздо занятнее оказались юные негритянки, они визжали, брызгали друг в друга водой, а одна даже задумала утонуть, заплыв на середину глубокого озера, и пришлось деликатно, незримо её спасать, поддерживая за самые интересные и выпуклые части шоколадного тела, на поверку оказавшимся, мокрым, холодным и ни капли не соблазнительным.
Лучше бы тонула жирафиха. Её можно было бы не спасать.
В конце концов, он не ответственен за всё происходящее в Южной Африке, ему бы со своими проблемами разобраться.
В полночь он был в доме Иды Григорьевны.
Проник через все стены и двери в комнату Ксюни с лёгкость острого ножа, режущего мягкое масло.
Ксюня вязала в кровати носок, напевая под нос:
– Кручу-верчу, я к тебе хочу
Кручу-верчу, я тобой дорожу
Я закрываю замочек, идёт дело к ночи
Не бойся остаться со мной!
Спицы мелькали, отблескивая, в её руках. Носок казался непомерно большим, длинным и невероятно розовым, отчего в голову приходила мысль, что Ксюня вяжет его просто так, для занятия рук и успокоения нервов. На столе горела настольная лампа, давая приглушённый, неяркий свет. Паша приземлился на шкаф, предварительно выдернув из розетки лампу.
– Тьфу, чёрт, – беззлобно ругнулась Ксюня и зашарила рукой по стене, отыскивая выключатель. – Опять напряжение скачет!
– Это не напряжение, Ксения Павловна, это я, – прошептал Горазон и постучал по шкафу, привлекая к себе внимание.
Ксюня подняла глаза к потолку и… метнула в него огромным носком, ощеренным сразу пятью спицами.
– Нечисть паршивая, уходи! – твёрдо сказала Ксюня и попыталась нащупать на столе икону.
– Какая же я нечисть, Ксюня? – обиделся Горазон. – Ты же меня любила, все фильмы мои смотрела!
– Пшёл отседова! – сменив икону на лохматый дастер, Ксюня подпрыгнула и попыталась прихлопнуть Пашку, как будто он был не благородный призрак, а примитивная моль.
Глубоко оскорблённый Паша переметнулся на люстру. Сколько бы не прыгала Ксюня, здесь она его не достанет.
– Йо-хох-хо-хо-хо! – утробно захохотал он, чтобы вызвать у служанки если не страх, то хотя бы уважение.
– Хоть бы прикрылся, бесстыдник, – задрав голову, пристыдила его Ксюня. – Сколькова я привидений видывала, все очень пристойно выглядели, а ты…
– Пардон, мадам! – свесился Горазон с люстры. – Я думал для вас это не принципиально. Но если вас смущает мой…
– Смущает! – замахнулась дастером Ксюня. – Я отродясь такой большой срамоты не видывала!!
– Так смотри! Радуйся! – захохотал Паша.
42 
