АЛЕКСАНДР КАБАКОВ: Вот скажи, пожалуйста, как по твоему мнению, причем беспристрастному, откровенному и искреннему, — был ли Вася стариком?

ЕВГЕНИЙ ПОПОВ: Понимаешь, в чем дело… Мне, разумеется, подобало бы ответить, что конечно же не был, что вы, товарищи? Он, дескать, мэн был крутой, как мы это выяснили в одной из предыдущих глав. Что он мэн был крутой до конца. Но мне подвирать неохота, и я поэтому скажу: «Да, он был стариком». И не только те полтора последних года, что провел в коме на койках клиник имени Бурденко и Склифосовского… Он стал стариком примерно за полгода до своего главного несчастья. Примерно, знаешь, с какого времени? — с того самого, когда ему поставили кардиостимулятор в Кремлевке, помнишь, как мы с тобой его однажды навестили, пили с ним чай в этой самой кремлевской больнице…

А.К.: В ЦКБ.

Е.П.: Что такое ЦКБ?

А.К.: Центральная клиническая больница Управления делами Президента Российской Федерации.

Е.П.: Один хрен. Когда мы у него в ЦКБ, что в районе Рублевки, около кольцевой дороги, были, помнишь? Лишь тогда я впервые заметил в нем нечто старческое, понял, что он из крутого мэна на моих глазах превращается в красивого старика. Тогда только. И знаешь, почему я это заметил? Да потому, что обратил тогда внимание на одну деталь быта. Когда мы зашли к нему в комнату, даже не больничную палату, а комнату такую хорошую, на первом этаже, с выходом в сад, — он нас стал угощать чаем, извинился и сказал: «Вы только не подумайте, что чашки у меня грязные, это на них чайный налет такой неотмываемый». «Чайный налет», понимаешь? В этих его словах было лично для меня что-то такое, я бы сказал, старческо-отцовское, щемящее, потому что у меня отец умер, когда мне было всего лишь пятнадцать лет, и я помню, что незадолго до его смерти мы с мамой уехали куда-то там за город, и он лето проводил один. Я как-то приехал на денек в Красноярск, и он тоже меня чаем угощал, тоже извинялся, и была у него в доме такая… старческая такая чуть-чуть, ну, неопрятность обеденного стола, что ли? И такой же коричневый чайный налет внутри чашек. Хотя… моему отцу тогда было всего лет пятьдесят, а Васе, когда мы его навещали в ЦКБ, уже семьдесят пять. Но ведь и мне уже не пятнадцать, увы, когда всякий, кому больше сорока, кажется тебе глубоким стариком. Дыханье старости я вдруг почувствовал тогда в этой самой ЦКБ. Как среди августа вдруг чувствуешь дыхание осени… И лицо Васино, как мне показалось тогда, изменилось в сторону старения, скулы как-то по-особому заострились, если сравнивать с его же портретами конца семидесятых — начала восьмидесятых…

А.К.: Да, пожалуй, и в середине девяностых он выглядел еще очень молодо. Хотя ему уже было далеко за шестьдесят.

Е.П.: Правильно! А ведь когда он уезжал из СССР в восьмидесятом перед Олимпиадой, ему и пятидесяти еще не было. Сорок восемь лет тогда ему исполнилось. Пацан по сравнению с нами сегодняшними.

А.К.: Да, мальчишка…

Е.П.: Пятьдесят ему стукнуло, когда он уже обосновался в Америке, преподавал. Я почему помню, потому что мне тогда Сэм Рахлин сказал, что Васины тамошние друзья хотят сделать сборник к его юбилею и предлагают мне принять в этом издании участие. Однако не стану скрывать, хотя мне лучше бы эту деталь моей жизни обойти стороной, я тогда отказался. Потому что это был восемьдесят второй, год смерти «дорогого Леонида Ильича», и я к тому времени уже имел официальное «прокурорское предупреждение» от КГБ, суть которого заключалась в том, что гражданин такой-то, то есть я, находится на пути совершения преступления, уж и обшмонать меня успели товарищи гэбэшники, и рукописи отобрать, которые они же и вернули потом. Понятно, что приняв участие в сборнике, посвященном «отщепенцу Аксенову», еженедельно вещающему на страну по «Голосу Америки», нужно было или садиться, или уезжать. А мне ни того ни другого не хотелось.

А.К.: Ты, кажется, оправдываешься?

Е.П.: Кажется, да. А на ранних своих портретах, середины — конца шестидесятых, Василий Павлович вообще такой был могутный хлопец. Такому хлопцу старичок в одном из рассказов Шукшина говорит: «Да об твой бы лоб поросят бить».

А.К.: Ну да. Спортсмен такой, безо всяких комплексов. Помнишь фотографию для сборника «Жаль, что вас не было с нами»? Тяжеловес в рубашечке с перламутровыми пуговками…

  168