очень нудно 
32 
Вдруг я увидел, что моя Марина Влади танцует с одним фраером в длинном клетчатом пиджаке, и вспомнил, что у фраера этого есть машина «Победа», и прямо задрожал от ревности и обиды, а сакс мой вдруг взвыл так горько, так безнадежно, что многие в зале даже вздрогнули. Это был первый случай свободного и дикого воя моего сакса. Костя Рогов мне потом сказал, что у него от этого звука все внутри рухнуло, все органы скатились в пропасть, один лишь наполнился кровью и замаячил, и Костя тогда понял, что рождается новый джаз, а может быть, даже и не джаз, а какой-то могучий дух гудит через океаны в мою дудку.
Песня петроградского сакса образца осени пятьдесят шестого
- Я нищий,
- нищий,
- нищий,
- И пусть теперь все знают — я небогат!
- Я нищий,
- нищий,
- нищий,
- И пусть теперь все знают — у меня нет прав!
- Пусть знают все, что зачат я в санблоке, на тряпках
- Двумя врагами народа, троцкистом и бухаринкой, в
- постыдном
- акте,
- И как я этого до сей поры стыжусь!
- Пусть знают все, что с детства я приучался обманывать все
- общество,
- Лепясь плющом, и плесенью, и ржавчиной
- К яслям, детсаду, школе, а позднее к комсомолу
- Без всяких прав!
- Я нищий,
- нищий,
- нищий,
- И пусть теперь все знают, что
- Я девственник в обтруханных трусах!
- Я девственник, я трус с огрызком жалким, но,
- О Боже Праведный, я не гермафродит!
- Мужчина я! Я сын земли великой!
- Я куплен Самсиком на бешеной барыге у пьяного слепца
- За тыщу дубов, которые собрал он донорством и мелким
- воровством.
- Но, Боже Праведный, мне двадцать лет, а скоро будет сорок!
- Я тоже донор, и кровь моя по медицинским трубкам
- Вливается в опавшие сосуды моей земли!
- И пусть все знают — я скорее лопну, чем замолчу!
- Я буду выть, покуда не отдам моей искристой крови,
- Хотя я нищий,
- нищий,
- нищий…
Я сам тогда перепугался, сил нет, и вдруг заметил, когда последние пузыри воздуха с хрипом вылетали из сакса, что в зале никто не танцует, а все смотрят на меня: и Марина Влади, и ее клетчатый фраер, и все пьянчуги-горняки, и все молчат, а из глубины, расширяясь и устрашающе заполняя вакуум, прокатилось гусеницей:
— Прекратить провокацию!
Тогда в глазах у меня вспыхнули солнечные полосы и квадраты, прозрачный сталактит и черное пятно воспоминаний, я покачнулся, но Костя Рогов поддержал меня объятием и выплюнул в зал одно за другим наши полупонятные слова:
— Целуй меня в верзоху! Ваш паханок на коду похилял, а мы теперь будем лабать джаз! Мы сейчас слабаем минорный джиттербаг, а Самсик, наш гений, пусть играет, что хочет. А на тебя мы сурляли, чугун с ушами!
И мы тогда играли. Да разве только в джазе было дело? Мы хотели жить общей жизнью со всем миром, с тем самым «свободолюбивым человечеством», в рядах которого еще недавно сражались наши старшие братья. Всем уже было невмоготу в вонючей хазе, где смердел труп пахана, — и партийцам, и народным артистам, и гэбэшникам, и знатным шахтерам, всем, кроме нетопырей в темных углах. И мы тогда играли.
Глава пятая
Аксенов и начальники страны
ЕВГЕНИЙ ПОПОВ: Значит, сегодня мы согласно нашему плану толкуем на тему «Аксенов и начальники страны (Ленин, Сталин, Хрущев, Брежнев, Андропов, Черненко, Горбачев, Ельцин, Путин, Медведев)». Я думаю, может быть, поговорить шире? То есть про реальные взаимоотношения нашего героя с Хрущевым, Брежневым, Горбачевым и т. д. И про мистические связи В. П. Аксенова с такими историческими персонами, как, например, царь Николай II, Ленин, Троцкий, которых он не видел даже в гробу.
АЛЕКСАНДР КАБАКОВ: Скажу тебе немножко с опаской такую вещь, что мне Васино отношение к дореволюционной России не очень нравилось. Его безумная, беззаветная любовь к Серебряному веку и очень сдержанное отношение к русской монархии, которое можно вывести, предположим, из «Любви к электричеству», его отношение к русской дореволюционной истории, русскому дореволюционному обществу — все это казалось мне достаточно стандартно-либеральным. Он исходил из того, что Россия не только сейчас, но и сто, сто пятьдесят, двести лет назад должна была быть такой же, как другие европейские страны. Я с этим не согласен. Я считаю, что Россия и не должна, и не могла быть такой вот «европой» даже после петровских реформ. Россия была страной несомненно европейской, но своего рода. Это как если бы утверждать, что вот все в истории Германии было хорошо — но почему же она была раздроблена на княжества? А потому, что это была такая страна, которая, объединившись, немедленно взорвала Европу. Так что это вопрос еще, нужно ли было Германии объединяться в XIX веке. Знаешь, то же самое и в России. Я боюсь, что если бы Екатерина II, положительная героиня романа «Вольтерьянцы и вольтерьянки», не дай Господь, последовала советам Вольтера, то здесь бы кровь до сих пор еще не высохла, вместо России осталась бы залитая кровью пустыня… Это если говорить об отношении Аксенова к дореволюционным начальникам страны.
32 
