9 
А.К.: Конечно! И «На полпути к Луне» — это ведь про русский народ.
Е.П.: Да. Потому что ведь Кирпиченко из этого рассказа — абсолютно шукшинский герой. Однако рассказ «На полпути к Луне» появился на два — три года раньше, чем «чудики» у Василия Макаровича. Эх, и где, спрашивается, здесь исследователи? Был бы я помоложе, непременно подался бы в филологи, сопоставил бы вообще двух Больших Василиев русской литературы второй половины XX века — Аксенова и Шукшина — хотя бы на примере этого рассказа. Чтобы наконец понять — в чем они схожи, чем отличаются… У Аксенова здесь ведь уже превалируют лагерные, магаданские мотивы: ВОХРа, УСВИТЛ, ГУЛАГ.
А.К.: Все это уже после шестнадцати, когда он к Евгении Семеновне уехал. Ну, как он жил в Магадане у мамы, мы довольно хорошо знаем благодаря «Ожогу», где масса достоверных, невыдуманных историй, которые можно соотнести и с ее «Крутым маршрутом». А вот как он жил с пяти до шестнадцати лет? Что ел, как ходил в школу, в какой степени нищеты пребывала приютившая его семья? По кусочкам что-то, конечно, собирается из упомянутых уже рассказов, но цельной картины нет, да и мелкие подробности ускользают. Его студенческая ленинградская жизнь в этом смысле более открыта благодаря каким-то воспоминаниям. Деталей последующей жизни, уже в качестве восходящей молодой звезды, — навалом. И от него лично, и из его сочинений. А вот как он учился в первом, втором, третьем, четвертом… восьмом классе?
Е.П.: И свидетелей тому все меньше и меньше. Вот писатель Георгий Садовников с ним, оказывается, еще в школе учился, но вспомнил об этом лишь через долгие годы. Ибо никак не мог ассоциировать всемирно известного писателя Василия Аксенова с тем вечно голодным Васькой в штанах из «чертовой кожи». И интервью у Аксенова начали брать, когда он уже стал звездой, в 60-е годы. Ты их почитай, там уже совершенно о другом идет речь: о времени и о себе, как говорится. Там в лучшем случае какой-нибудь вольномыслящий, чуть-чуть диссидентствующий интервьюер спросит что-нибудь разрешенное про матушку.
А.К.: Ну да.
Е.П.: Кстати, то, что она отсидела нечеловеческий срок, тоже, мягко говоря, не афишировалось. Я помню в журнале «Юность» кусочки ее «революционных мемуаров» о «тревожной комсомольской молодости». Создавалось впечатление, что это не она, а кто-то другой написал книгу «Крутой маршрут». И в интервью ее спрашивали всякую неинтересную чепуху вроде того, видела ль она Ленина. В гробу она его видела, извини за плоский каламбур.
А.К.: Еще об аксеновском происхождении. Смотри, ведь его мать, сначала молодая троцкистка, затем кандидат исторических наук, преподаватель университета, сотрудник газеты «Красная Татария», стала в результате жизненных перипетий замечательным писателем…
Е.П.: Писателем-публицистом?
А.К.: Писатель — это писатель.
Е.П.: В энциклопедиях о ней до сих пор пишут «российская советская журналистка, известная мемуаристка».
А.К.: Она литературно была одарена, и этот дар, я думаю, перешел к Васе. Три составляющих все-таки в Васином происхождении.
Е.П.: Ну, два крыла я еще могу себе представить, а вот третье…
А.К.: Если бы не литература, если бы не эта литературная наследственность, у Васи была бы прямая дорога туда же, куда подались потом Петр Якир, Виктор Красин, Павел Литвинов.
Е.П.: Павел Литвинов — это уже другое поколение диссидентов. Он 1940 года рождения.
А.К.: Или наоборот — в безвестность, тишину. Извини, но мы тогда вряд ли имели бы шанс с ним познакомиться.
Е.П.: Ну да, не случайно же он вдруг начал сочинять стихи.
А.К.: И эта студенческая поэзия — она ведь не из воздуха возникла. Евгения Семеновна Гинзбург, повторяю, была не просто заурядная интеллигентная девушка, а высокой пробы литератор. Какой она была бы, оставаясь просто интеллигентной девушкой из хорошей семьи, читай в «Московской саге». Революционная гражданка Циля Розенблюм — это Евгения Семеновна, но без литературной составляющей собственной натуры. А с литературной составляющей — совсем другое дело. Я ведь почему в эту тему уперся? Потому что ведь нам он в конце концов интересен только как писатель.
Е.П.: Как и ему, пожалуй, в жизни интересно было в конечном итоге только писательство. А там… да… марксистка Розенблюм… командарм Градов… двадцатые годы.
9 
