очень нудно 
38 
Шагает Володичка по теплой траве, не спешит.
Стриженого человека тем временем уже помещают в крепления и отпускают в атмосферное пространство.
С удовольствием наблюдает Володичка взлет предшественника и плавный его подъем — вот, пожалуйста, взлетел мужик, все в порядке, нечего бояться.
А взлетевший, достигнув недостижимой высоты и отбросив хитрые предосторожности, вынимает припасенный в карманах инструмент по металлу и обрубает трос или что там — все, прощайте, земля и люди! Свободен я в мире!
Тут на месте старта заводят для настроения через хорошие динамики столь приятную теперь всем музыку старых романтических времен, которых никто уже, конечно, не помнит, а потому все любят. Марш гремит под свободными небесами, прекрасный сталинский марш, нота в ноту списанный, говорят, с прекрасного гитлеровского марша, а потому лихой и наглый.
…нам разум дал стальные руки-крылья…
Хотя на самом-то деле крылья не стальные, а чисто синтетические, конечно. И в одном из них имеется отверстие, немаленькая такая дырка, заклеенная какой-то легко тающей синтетической же дрянью.
Впрочем, возможно, что заклеено было в соответствии с античными рекомендациями и просто воском.
Все выше поднимается отбросивший всякую связь с людьми храбрый безумец.
Что храбрый, это уж все сразу поняли — и техники, и Гоша с Виктором, появившиеся в считаные минуты, потому что ситуация нештатная и ее разруливать надо. Вот он здесь стоит, Володичка Трофимер, а кто ж это тогда там, в светлом воздухе, летит к высотам духа и материи? И кто его прицепил, козлы? И как он там отцепился, уроды?
Но что действительно безумец, это потом точно узнали, когда опознали личность. Он и в диспансере на учете состоял, и в стационаре по хронике хотя бы раз в год, но лежал.
…все выше, и выше, и выше… наших птиц,
и в каждом… дышит спокойствие наших…
Ухает сумасшедшей совой барабан, визжат злобные трубы, пропадают в музыке буйные слова, льется с неба закатный огонь, пылает желток небесного яйца, тает воск.
Его потом целую ночь искали, шеренгой ехали с фарами, и нашли в конце концов аж за пятнадцать километров от взлета. Менты, которые его собирали и в черный мешок застегивали, еле держались, а ведь менты.
Повезло Володичке Трофимеру, депутату и ресторатору. Старался кто-то, дырку проковыривал, заклеивал легко плавящимся материалом — и все зря.
Зато Гоше с Виктором не повезло, затаскали их следователи, и налоговики подключились, и какой-то авиакомитет свалился на голову — впору закрывать бизнес. А серьезные люди говорят просто: во-первых, все бабки верните, если с процентами считать, вы еще кредит возвращать и не начинали, во-вторых, раз вам ничего поручить нельзя, даже простой несчастный случай, с вас еще полтинник штрафа и валите вдаль, пока мы расценки не подняли. Короче, попали пацаны.
А оно снова там, вверху, бешеное, рыжее, и все злее раскаляется к закату.
Толкнуться, подпрыгнуть, поймать дуновение…
Тянет к себе беспощадное светило, втягивает в себя, или, может, само втягивается, входит в грудь, жжет слева.
…а вместо сердца пламенный… стремим мы полет…
Прекрасен закат, полыхает небесное пламя, и тает воск. Не долетим.
Но лететь-то есть смысл только туда, вот в чем дело.
Любовь зла
Одни и те же видения преследуют, одни и те же мысли донимают в бессонное предрассветное время — самое, как известно, мучительное для нас, подверженных привычной алкогольной интоксикации с последующим абстинентным синдромом. Проснешься, словно по будильнику, в сакраментальные полпятого, почувствуешь все измученные образом жизни внутренние органы… И сразу озябнет спина, искривится тихим рыданием лицо, нелепые слезы ожгут истончившуюся кожу в наружных уголках глаз.
А вы, прилетая поздним рейсом из Франкфурта, допустим, на Майне в Шереметьево, предположим, второе, видите в это время лишь цветное зарево, сверкающее и непрестанно меняющее рисунок, словно старинная детская игрушка. Помните? Купленная у инвалида картонная трубочка, в которой пересыпались, отраженные в маленьких зеркалах, цветные стеклышки. Поднесешь к глазу — и любуешься узором, многоугольными звездами и розетками, повернешь чуть-чуть трубочку — и орнамент изменится с тихим шорохом пересыпающихся осколочков. Но стоит тряхнуть слишком сильно кустарное изделие — и все сломается, отлетят плохо приклеенные зеркальца, рассыплется геометрическая гармония на бестолковые стекляшки. Вот и сейчас за толстым самолетным окном такие беспорядочные огоньки видны по периферии главной картины, а что там светится, бог его знает. Может, коттеджное злокачественное новообразование, или старый секретный городок, неведомо зачем доживающий минувший век, или просто отдельно стоящий подмосковный оздоровительно-развлекательный комплекс Nizhneie Bryukhanovo Country Club… Пассажиры, похлопав, по перенятому у мирового сообщества обычаю, посадившим-таки самолет пилотам, уже толкаются в проходе, натягивая на вывернутые руки куртки и вытаскивая по головам попутчиков сумки из верхних ящиков, стюардессы вяло просят оставаться на местах до полного конца, но никто их не слушает — хорош, мы дома.
38 
