В особо крупных размерах

Если повернуть от выхода из метро за угол, там они и стоят.

Много раз проносились, да и сейчас, бывает, проносятся над этим местом и вообще по городу слухи, что снесут их к такой-то матери как оскорбляющие общественное эстетическое чувство, не говоря уж о разжигании национальной розни, поскольку держат весь ряд азеры, и об ущемлении социальной справедливости, потому что наиболее политически активные пожилые граждане до сих пор расстраиваются из-за введения свободы торговли и последовавших за этим народных бедствий. Но ларьки остаются на своих местах, поощряя к сгущенному существованию быстрых крыс, бездомных нищих, приезжих девушек и других неизбежных жителей вольного мегаполиса. Стоят себе, как ни в чем не бывало, стеклянные халабуды, в тесных и душных внутренностях которых любой желающий найдет ужасные товары.

Впрочем, такие, какие прежде, в мирное время, доставали мы, надо признать, лишь в особых тайных местах, предъявив выданный в райкоме или еще выше пропуск. Только там продавалось чешское баночное пиво, отпускалась сырокопченая колбаса, стояли бутылки «Московской» с винтом и зелеными медалями на этикетке, можно было приобрести джинсы Rifle, болгарскую дубленку и кассетный магнитофон Sharp.

Все то же самое, только в гораздо большем выборе, можно сейчас мимоходом купить в этих поганых прозрачных лавках, однако ж никакой радости от этого не испытаешь — наоборот, если что и возьмешь по пьяни, то потом обязательно обругаешь себя последними словами, а купленное барахло засунешь куда-нибудь подальше, чтобы не напоминало о минутной глупости. А в распределителях… О, в распределителях! Счастье, и чувство причастности к великой идее получения по труду, и прекрасные запахи азиатской пластмассы, чуждой мануфактуры, редко употребляемой еды, наполнявшие режимное помещение, и сдержанное спокойствие на лицах других допущенных товарищей — ушло все это, сгинуло в пучине бессовестного времени, разрушившего идеалы, обычаи, страну да и сами организмы наши. И даже те из нас, кто ни о каких ларьках уже и не знает, а удовлетворяет свои на редкость цивилизованные потребности в торговых центрах из искусственного мрамора или в безлюдных залах бутиков, — даже и они не испытывают того, наполнявшего все тело пузырьками чувства достижения цели, какое, помните, испытали когда-то мы, отоварив бесполосые чеки «Березки» вольнодумной джинсовой курткой, которые как раз завезли.

Ушло, все ушло. Была ясная, как прохладное августовское небо, жизнь. Пределы были положены нашему земному существованию — трехкомнатный ЖСК, белая двадцать четвертая, строго отмеренные сотки по Казанке. И мысли нашей, лукавой и обманчивой, были положены достойные ее пределы — подписавшемуся на пять газет профком выделял «Новый мир», а в Бескудникове жил парень, который за четвертной переделывал обычную «Спидолу» так, что она брала с тринадцати метров… Теперь же куда бежать? Только дернешь куда-нибудь по своему разумению — туда, оказывается, нельзя, только наладишься в противоположную сторону — там уже занято. Что это вокруг? Куда едут эти машины? Кто живет в этих домах? Что уже отменили, что приняли с поправками? Откуда доносится эта музыка, эти простые, но бессмертные слова о девчонках и зоне? Что там говорят по телевизору, кого мы победили? Ах, оставьте меня! Болит над поясницей справа, вероятно, это почки, и никак не сделать полный, глубокий вдох, и черт с ней, с вашей свободой, мутной и безвкусной, как лекарство от желудка альмагель.

Что же касается ларьков, то их, конечно, снесли в конце концов — те, что были от метро через дорогу. Там, как известно, построили торгово-развлекательный центр «Петров-сити» и торгуют всем, чем хотят. Можно картошки купить на первом этаже в супермаркете, мытой с мылом и невкусной, а можно на втором в магазине «Мужской признак» приобрести в подарок другу японский меч, тоже реальная вещь… А вот те стекляшки, что от метро за углом, пока оставили, они не на виду и окончательной стабильности не мешают, тем более что у азеров все проплачено по полной программе.

  47