Глава 19

Когда нам с Чезаре не удавалось избежать встречи, мы держались друг с другом с ледяной вежливостью. Что же касается Хуана, то он постарался, чтобы слухи о нашем «романе» разошлись по всему Риму. В прочем же он оставил меня в покое, не считая победных взглядов, которые он время от времени на меня бросал, особенно когда видел, как мы с Чезаре молча проходим друг мимо друга. Он явно удовольствовался тем, что унизил меня один раз, и ему не требовалось повторять оскорбление.

Хотя эти слухи дошли и до Джофре, он настойчиво демонстрировал мне свое хорошее отношение, лишь усугубляя мою меланхолию. Я плохо ела, плохо спала. Мой муж присылал ко мне врачей, чтобы те осмотрели меня и прописали что-нибудь укрепляющее, но лекарств от моего недуга еще никто не придумал.

Я постоянно думала о Чезаре. Что еще я могла сделать, чтобы снова завоевать его? Я унизилась перед ним, как ни перед каким иным мужчиной, и не могла понять, как он мог усомниться в моей любви или моей верности. Как он мог не поверить мне, даже увидев все эти синяки своими глазами? Как он мог счесть меня такой двуличной?

Ответ на эти вопросы часто приходил мне на ум, но я каждый раз старалась прогнать его прочь. «Лишь человек, сам способный на великую измену, может заподозрить других в этом».

Я пребывала в таком смятении, что совершенно перестала искать общества других людей. При малейшей же возможности я ложилась в постель. На моем прикроватном столике скопилась целая груда писем от матери и Альфонсо: я на них не отвечала и даже не читала их.

Лукреция заметила мое угнетенное состояние и, к моему удивлению, попыталась облегчить его. Она приглашала меня к себе на званые завтраки с блюдами, которые должны были раздразнить мой угасший аппетит; она звала меня на верховые прогулки и загородные пикники. Я была тронута ее усилиями. Когда мы с Лукрецией оставались наедине, она старалась вызвать меня на доверительный разговор и докопаться до причин моей печали.

Но я упорно молчала. Благодаря Чезаре я хорошо поняла, что среди Борджа, если хочешь выжить, надо держать язык за зубами. Потому я улыбалась и принимала дружбу Лукреции, но ничего ей не рассказывала.

Однажды Лукреция в сопровождении двух своих дам появилась у меня в покоях.

— Пойдем! — сказала она. — Мы отправляемся раздавать подаяние беднякам!

Я лежала в постели, апатичная и скучающая.

— Но там слишком холодно, — пожаловалась я.

На самом деле день выдался солнечный и безоблачный. Лукреция лишь фыркнула, подошла к постели, вынула книгу у меня из рук и вытащила меня из-под одеяла.

— Там прекрасная погода! Мы просто подберем тебе подходящее платье!

Мы отправились ко мне в гардеробную, и Лукреция — как будто она вдруг превратилась в донну Эсмеральду, собирающую меня на бал, — выбрала мое лучшее платье из зеленого бархата цвета листвы и тончайшего шелка цвета морской волны. Рукава у него были отделаны золотой тесьмой. Когда мы обе была разнаряжены — сама Лукреция сегодня была в сапфирово-синем, — она сказала:

— Ах, Санча! Ты слишком красива, чтобы печалиться! Только взгляни на себя: ты же прекраснейшая женщина в Риме! Должно быть, люди, завидев тебя, думают, что им явилась богиня!

Я лишь улыбнулась в ответ на ее доброту. Просто не верилось, что это та же самая женщина, которая смотрела на меня с таким подозрением и ненавистью, когда я только-только приехала в Рим; и тем не менее казалось, что Лукреция совершенно искренне заботится обо мне. Возможно, она всем сердцем привязывалась к тому, кто завоевал ее доверие. Возможно, я неверно судила о ней, а сама Лукреция втайне мечтала о простой и добродетельной жизни.

Мы отправились в город в красивом открытом экипаже; на его лакированных дверцах красовался герб Борджа — огненно-красный бык.

Мы отъехали недалеко, когда люди заметили нас и пустились бежать за нашим экипажем, выкрикивая благословения. Лукреция наклонилась ко мне и высыпала мне на колени из бархатного кошелька то самое «подаяние», которое я должна была раздавать.

  92