23 
— Тогда давай уедем отсюда! Давай уедем завтра же. Я ненавижу этот дом!
— Мы здесь всего четыре дня.
— Вполне достаточно! Ну, пожалуйста, Невил, давай уедем.
— Кэй, послушай, что я скажу. С меня довольно твоих капризов. Мы приехали сюда на две недели, и я не уеду отсюда ни днем раньше.
— Если не уедешь, — в голосе Кэй появились жесткие нотки, — пожалеешь. Ты и твоя Одри! Ты думаешь, она такая чудесная?
— Я не думаю, что Одри чудесная. Я думаю, что она очень милый и очень добрый человек, которому я причинил много горя и который, несмотря на это, был с нами так великодушен и снисходителен.
— Вот здесь-то ты как раз и ошибаешься, — сказала Кэй.
Она поднялась с кровати. Ее гнев улегся. Она заговорила серьезно, почти трезво.
— Одри не простила тебя, Невил. Раз или два я замечала, как она на тебя смотрит… Не знаю, что происходит у нее в голове, но что-то определенно происходит. Она не из тех людей, кто позволяет другим читать свои мысли.
— Было бы замечательно, — сказал Невил, — если бы таких людей было побольше.
— Ты меня имеешь в виду? — спросила Кэй, побледнев. В ее голосе появилась пугающая надрывность.
— Видишь ли, ты ведь пока не проявила особой терпимости. Всякий раз, когда тебя хоть что-то задевает, когда ты воображаешь, что тебе нанесена хотя бы малейшая обида, ты тут же выплескиваешь все в самых несдержанных выражениях. Ты выставляешь дурочкой себя, а заодно и дураком меня!
— Хочешь сказать еще что-нибудь?
Ее тон был холоднее льда.
Он ответил ей так же холодно:
— Мне жаль, если ты думаешь, что я несправедлив к тебе. Но это сущая правда. Ты можешь управлять своими поступками не больше, чем ребенок.
— Зато ты никогда не теряешь хладнокровия, не так ли? Всегда такой сдержанный, такой обходительный, вылитый саиб из сказки. Да у тебя и чувств-то, наверное, нет. Ты же рыба, дурацкая хладнокровная рыба! Почему ты постоянно держишь себя в узде? Почему не кричишь на меня, не ругаешься, не говоришь, чтобы я шла к черту?
Невил вздохнул и сник.
— О господи, — прошептал он и, круто повернувшись, вышел из комнаты.
III
— Ты выглядишь точно так же, как и в семнадцать лет, Томас Ройд, — сказала леди Трессилиан. — Все тот же совиный взгляд. И разговорчив не больше, чем тогда. Почему?
Томас ответил неопределенно:
— А бог его знает. Никогда не был боек на язык.
— Совсем не как Адриан. Адриан был глубоким я остроумным собеседником.
— Может быть, как раз поэтому. Всегда оставлял разговоры на его долю.
— Бедный Адриан.
Такое многообещающее начала Томас кивнул.
Леди Трессилиан переменила тему. Она давала Томасу аудиенцию. Своих гостей она предпочитала принимать по одному. Это ее не так утомляло, и она могла сконцентрировать свое внимание на каждом из них.
— Ты здесь уже сутки, — сказала она. — Что ты думаешь о нашей ситуации?
— Ситуации?
— Не старайся казаться глупым. У тебя это очень неестественно получается. Ты меня прекрасно понял: извечный треугольник, который образовался под моей крышей.
Томас осторожно произнес:
— Похоже, не все гладко.
Улыбка леди Трессилиан была прямо-таки демонической.
— Я признаюсь тебе, Томас, что я испытываю немалое удовлетворение. Все это произошло помимо моей воли — я сделала все, что могла, чтобы не допустить этого. Но Невил был так упрям. Он просто настаивал на том, чтобы эти две женщины встретились. Вот теперь он и пожинает плоды своих трудов!
Томас Ройд едва заметно шевельнулся на стуле.
— Непонятно как-то, — сказал он.
— Поясни, — потребовала леди Трессилиан.
— Никогда бы не подумал, что Стрэндж такой человек.
— Удивительно, что ты так говоришь. Потому что я чувствовала то же самое. Это совсем не похоже на Невила. Невил, как и большинство мужчин, стремится избегать неловких или чреватых неприятностями ситуаций. Я с самого начала подозревала, что это не его идея, но тогда я теряюсь в догадках, чья же она.
Леди Трессилиан помолчала, потом с интонацией, которая лишь чуть заметно отличает вопрос от утверждения, произнесла:
— Это не Одри?
— Нет, — сразу же ответил Томас. — Не Одри.
— И я едва ли могу поверить, что идея принадлежала этой несчастной юной женщине Кэй. Разве что она действительно выдающаяся актриса. Ты знаешь, последнее время мне ее почти жаль.
— Вы ведь ее не любите? Или я ошибаюсь?
— Нет, не люблю. Она мне представляется пустышкой, которая совершенно не умеет держать себя. Но, как я сказала, я начинаю жалеть ее. Она тычется повсюду, как долгоножка при свете лампы. И абсолютно не представляет, каким оружием ей воспользоваться. Капризы, дурные манеры, детская грубость — все это производит как раз обратный эффект на таких мужчин, как Невил.
23 
