очень нудно 
34 
– Ешь, моя хорошая, это очень вкусно, это фирменный суп Айтен…
Потом принесли блюда с горячими круглыми котлетами – кюфте, жареной курицей и тушеной бараниной… Хлеб был белый, теплый, его ломали прямо руками, он, воздушный, нежный, просто таял во рту. В результате я, все время с тех пор, как мы перекусили в самолете, испытывавшая острый голод, наелась так, что потом сильно пожалела о своей невоздержанности, тем более что Ева по сравнению со мной ела очень мало – она продолжала разговаривать с Наимом. После водки она была возбуждена, раскраснелась, и Наим, слушавший ее, то и дело нежным, заботливым движением промокал ей чистой салфеткой влажный лоб… Создавалось такое впечатление, что Ева в свое время самое меньшее спасла его от смерти, так он был с ней ласков и предупредителен. Я умирала от любопытства – о чем, ну о чем они могут так увлеченно разговаривать? Вряд ли обо мне и о душещипательной истории с поиском моей мамаши.
– Жалко, что я не знаю вашего языка, – вздохнула я, отодвигая от себя тарелку и стараясь не смотреть на Мюстеджепа. Его пристальный взгляд, обращенный в мою сторону, просто поражал своей невозмутимостью.
– Валентина! – вдруг окликнула меня Ева, и я от неожиданности вздрогнула. – Поезжайте, покатаетесь по городу, у нас с Наимом важный разговор.
Мне стало не по себе. Откуда вдруг этот тон? Откуда взялась эта грубость?
Глаза мои повлажнели, еще немного, и я бы расплакалась в чужом доме, в чужом городе, в чужом государстве и среди чужих мне людей…
– Не обращай внимания, она как выпьет, всегда такая, – шепнул мне на ухо Мюстеджеп и помог подняться из-за стола. – Она очень любит тебя…
– Откуда ты знаешь? – Я коснулась губами его уха и почувствовала слабый аромат мужской туалетной воды.
– Она сама мне сказала. Когда мы ехали в машине. Если бы ты знала язык, то поняла бы…
Уже перед тем, как выйти из комнаты, я обернулась, чтобы бросить на Еву последний взгляд, но она и не заметила того, что я ухожу. Широко раскрытыми глазами она смотрела на Наима и пыталась ему что-то объяснить. Тонкие руки ее взлетали вверх и опускались, она в каком-то исступлении ему что-то доказывала, как фокусник играла кистями своих рук и при этом говорила быстро, как журчала…
Она не станет искать здесь мою мать. У нее в Стамбуле есть дела поважнее…
Глава 25
Едва только увидев Наима, я сразу поняла, что расскажу ему все. Я и до этого предполагала, что единственным человеком, перед которым я открою душу, будет он, но не знала, что меня так скоро прорвет, что я, даже не обращая внимания на Мюстеджепа и Айтен, начну рассказывать Наиму про Александра. Конечно, водка помогла мне вывернуться наизнанку, я чувствовала себя так плохо, так плохо, что была близка к истерике. Я рассказывала ему, мужчине, с которым прожила пять лет, о своем молодом любовнике с такой откровенностью, какой и не ожидала от себя, и не думала о том, какую боль ему причиняю, рассказывая о голубых глазах Александра, о его губах и руках… Я словно исповедовалась перед Наимом, забыв на какое-то время, что он прежде всего мужчина, любит меня, и мои признания ранят его, унижают и превращают в собственных глазах в бессловесного терпеливого раба. Думаю, подсознательно я готовила его к тому, чтобы и он в конечном счете пожелал смерти Александру, я распаляла его ревность, доводила до исступления его мужское самолюбие, разжигала чувство мести за то, что меня, его любимую женщину, предали, обманули, бросили, да к тому же еще и ограбили. Это мне так казалось. На самом же деле другая ревность, которую я разожгла своим рассказом о своем романе с Александром, ревность Наима к другому мужчине, взяла верх, и он, Наим, который никогда и пальцем меня не трогал, забыв, что за стеной Айтен, схватил меня за плечи и встряхнул так, что моя голова чуть не отлетела… А потом принялся бить меня по лицу. Он бил и плакал, ругался, плакал и снова хлестал меня по щекам, а затем, когда Айтен вбежала и он увидел ее белое лицо и расширенные от ужаса глаза, схватил меня, прижал к себе, чтобы она не увидела моего разбитого в кровь лица, рассеченной перстнем губы…
– Наим, что ты наделал? – рыдала я у него на груди. – Ты же отпустил меня. Ты же сказал, что я могу вернуться к тебе всегда, когда только пожелаю… и ты примешь меня…
Я не могла говорить, у меня челюсти сводило от рыданий.
– Я отпустил тебя, потому что знал – ты не любишь меня. – Наим теперь баюкал меня, прижав к себе так, что мне было трудно дышать. Я слышала, как дышит он сам, как колотится под рубашкой его сердце, готовое разорваться от ужаса перед тем, что он наделал. – Но я мужчина, пойми, ты не должна была рассказывать мне о своем любовнике, ты убивала меня каждым своим словом. Ты потеряла рассудок, Ева, и, если бы я не ударил тебя, ты бы наделала глупостей… Ты вообще понимаешь, что натворила? Во-первых, ты привезла сюда свою дочь, девочку, которую собираешься втянуть в эту опасную историю… И это вместо того, чтобы назвать себя и сделать все возможное, чтобы оградить ее от грязи, от жестокости окружающего мира, чтобы вымолить у нее прощение и попытаться сделать ее счастливой! Ты так много сделала в своей жизни ошибок, так часто делала неправильный выбор, но я надеялся, что с возрастом у тебя это пройдет, что ты образумишься наконец и поймешь, кто любит тебя по-настоящему… Да, я стар для тебя, но я люблю тебя так, как никто и никогда не сможет полюбить! Тебе понадобилось молодое тело? Ева, да неужели ты не понимаешь, что этому подонку от тебя нужны были только деньги?! И почему именно он? Что ты в нем нашла?
34 
