очень нудно 
117 
Янка возразил:
— Встречный пойдёт по левой колее, здесь двойной путь.
— В это время не бывает никаких поездов, — сказал Юрка.
Я не стал с ними больше разговаривать, взглянул на Глеба. У него-то ума больше!
Глеб озабоченно дёргал бородку.
— Ребята, Гелька прав. Нужен какой-то сигнал. Давайте-ка вывесим фонарь.
Он опять понёс на переднюю площадку «Сатурн». Янка и Юрка пошли за ним. Я плюнул с досады и остался посреди вагона. В полумраке. Потом взял с ящика маленький фонарик и включил.
Глеб вернулся.
— Гелька… Ты что? Опять обиделся?
— Нет, — сказал я.
— Тогда что?.. Боишься?
— Еще чего! — сказал я. — То есть да, боюсь. Вдруг не вернёмся к утру? Дома знаешь что будет!
Глеб положил мне на плечо горячую ладонь. Покачал меня туда-сюда.
— Вы вернётесь, Гелька… Если до полуночи никуда не приедем, всё равно двинем назад. До рассвета будете дома.
Эти слова меня слегка успокоили. Правда, я сердито подумал, что если Глебу приспичило отправляться в свою бесконечность, мог бы ехать один. Зачем нас-то с собой тащить? Но это была совсем свинская мысль. Я даже откачнулся, чтобы Глеб её не угадал. Он не виноват, никого он никуда не тащил, это всё Янка придумал. И Янка с Юркой Глеба всё равно не оставили бы. А я… я опять остался бы сам по себе?
Да что я, такой трус, что ли?.. Да ни черта я не боюсь! Если я и спорил, то из упрямства. Потому что поехали, меня не спросили.
Ровно гудит вагон, и в гуденье этом прорезается струнный голос. Как отголосок Янкиной музыки рельсов! Как я мог забыть? Ведь совсем недавно я хотел мчаться в дальние дали, открывать какие-то тайны!..
Вот и хорошо, что едем. И что не знаем, чем это кончится, тоже хорошо! Должны же быть в жизни приключения!
Одно только портит мне радость: Юрка и Янка опять ушли вдвоём, не позвали меня. Но эта горечь — уже несильная и привычная, как боль от разбитого утром локтя.
— Глеб, — сказал я, — ты за меня не тревожься, я сам знаю, что такое дальняя дорога.
Он ещё раз качнул меня за плечо — хорошо так, будто молча сказал спасибо. И в это время зашелестели вокруг листы.
Ветер врывался с передней площадки, мчался через вагон и, закрутив спиральные вихри, улетал в заднюю дверь. Завихрения подняли с ящика и с полки стопки Глебовых бумаг.
Мы кинулись собирать их…
К счастью, не улетел ни один лист.
— Ну, всё, — сказал Глеб, когда была собрана растрёпанная стопа. — Вот… Слушай, Гелька, я тут ещё кое-что понаписал… Может, дать тебе и эти страницы?
— Ты их тоже в двух экземплярах печатал?
— Конечно.
— Тогда дай, — сказал я и подумал, что, может быть, скоро Глеб окажется далеко-далеко. — Обязательно дай. А то… вот укатишь в свой Колыч… на веки веков…
Глеб на секунду прижал меня своей пятернёй к рубашке. Потом взял у меня фонарик и шагнул в угол, где на гвозде шевелилась как живая Ерёмина куртка. Глеб снял её, сунул свёрнутые листы во внутренний карман.
— Вместе с курткой и заберёшь.
— Я сразу, чтобы не забыть…
Куртку я накинул на плечи. Она была большущая — обшитый кожей подол зачиркал по коленям. От куртки пахло Ерёмой — тёплым металлом, смазкой и пластмассовой изоляцией. Я незаметно погладил у куртки отворот. Бедный Ерёма. Не слишком ли быстро мы успокоились после его гибели?
И никто не знает, что погиб он, скорее всего, не случайно!
— Глеб!
— Что, Гелька?
— Нет… ничего.
Поздно, Глебу нельзя говорить про это. Он испугается за нас и не станет искать свой Колыч. Останется без дома. Получится, что я его задержал. А какое я имею, право?
Глеб отошёл от меня. Наверно, подумал: «Гелька загрустил о Ерёме, а грустить лучше в одиночку». Я сел в проёме боковой двери, свесил наружу ноги. Тёплый ветер ударил по ногам, забрался под куртку. Сильно пахло полынью. В той стороне, куда мы ехали, светил слабенький закат, а над головой и северным горизонтом небо стало совсем чёрным. Звёзды были большие и белые. Гораздо ярче огоньков, которые мигали на краю земли.
Недалеко от линии тоже светились огоньки — фонари и окна какого-то посёлка. И вот что удивительно! Обычно, когда едешь в поезде, близкие огни проносятся назад, а звёзды остаются неподвижными. Здесь же было наоборот: огоньки и фонари будто замерли, а звёзды проплывали над головой, будто небо плавно вращалось. Что за неразбериха? А, я понял! Наверно, вагон делает какой-то хитрый разворот.
117 
