37 
— Неужели ты действительно боишься? — удивился он.
— Нам нужен свет!!!
Джанфранко редко встречал людей, способных посмотреть ему прямо в глаза и сказать, что мистер Бруни поступает неверно. Он улыбнулся и упрекнул Дервлу:
— Ты постоянно пытаешься осадить меня с тех пор, как мы встретились.
Понимая, что слишком эмоционально реагирует на происходящее, Дервла опустила глаза, дабы Джанфранко не видел ее взгляда.
— Мне это удается с переменным успехом, — проворчала она.
— Это зависит от того, при каких обстоятельствах ты пытаешься поставить меня на место.
Если бы год назад кто-нибудь сказал Джанфранко, что его сердцем всецело овладеет женщина, он рассмеялся бы или отправил бы человека, сделавшего такое предположение, к психиатру. И вот теперь Джанфранко Бруни, который всегда отличался красноречием, с трудом подбирает слова, чтобы объясниться со своей женой.
— Не беспокойся, где-то здесь есть факел, — сказал Джанфранко.
— Факел? — с горечью повторила она. — Почему ты раньше об этом не сказал? Здорово! У нас есть факел… наши проблемы решены.
Дервла подумала, что сейчас ей лучше всего держать язык за зубами и воздержаться от комментариев. Она была напугана, но пусть Джанфранко лучше решит, что она просто устала и пребывает в мрачном расположении духа.
— Слушай, — тихо произнесла она, — мне жаль, что я доставила тебе столько хлопот.
Джанфранко медленно повернул к ней голову. Дервла посмотрела на мужа в упор, не в силах понять выражения его лица, а также странного блеска в его глазах. Джанфранко будто застыл на месте. Он по-прежнему держал в руке полено, которое собирался положить в огонь.
— Ты доставила мне хлопоты?.. — эхом отозвался он. Его голос тоже казался странным. Дервла никогда прежде не видела Джанфранко таким.
Она кивнула и решила, что, хотя извиняться и поздно, следует сказать все, что она думает. Иначе просто нельзя.
— Я знаю, что причинила тебе неудобства. Испортила тебе день и заставила приехать сюда. Мне жаль…
Джанфранко потер лоб и пробормотал:
— И она говорит это мне… Матерь Божья!
Он наклонил голову и потер ладонью свой заросший темной щетиной подбородок.
Наступило молчание. Был слышен только стук дождя об оконное стекло и потрескивание поленьев в камине.
— Мне в самом деле жаль, Джанфранко, — произнесла она.
Услышав виноватый голос Дервлы, Джанфранко поднял на нее глаза. Он посмотрел на жену прожигающим взглядом и заговорил низким голосом:
— Сегодня, дьявол побери, я весь день только и думал о том, что ты лежишь где-нибудь, тебе плохо и ты нуждаешься в моей помощи. — Он потер глаза, будто желая изгнать из памяти мучившие его ужасные образы. — Я отдал бы все на свете только ради того, чтобы увидеть тебя невредимой. — Он протянул дрожащую руку и коснулся ладонью живота Дервлы. — Увидеть тебя и нашего ребенка.
Дервла, будто во сне, смотрел на его смуглые пальцы. Его слова звенели у нее в ушах. Сердце было готово вырваться из груди.
Она все еще не верила услышанному. Неужели Джанфранко в самом деле сказал ей это?
Он, вероятно, имел в виду нечто иное. Она коснулась ладонью его руки. Ей ли не знать, что Джанфранко не привык говорить для красного словца. Сказанное им — правда.
В чем же дело?
Джанфранко слишком молод, чтобы переживать кризис среднего возраста, меняющий характер людей. Или совместная жизнь с Дервлой изменила его нрав?
Прежде чем ты сделаешь или скажешь что-то глупое, сказала себе Дервла, вспомни, как он заявлял о своем желании сделать тебя своей содержанкой. А вместо этого получил жену и ребенка, чего никак не предполагал…
Она смотрела на его смуглые пальцы и чувствовала тепло его руки через тонкую влажную ткань платья. Дервлу переполняли эмоции. К глазам подступили слезы.
Дервла не смела пошевелиться, боясь нарушить очарование момента.
— Ты не хотел, чтобы у нас был ребенок, — напомнила она мужу. — Я понимаю тебя, — поспешила она уверить его. — Ты чувствуешь, что вел себя несправедливо в отношении матери Альберто.
Джанфранко посмотрел на нее с удивлением.
— То, что я испытывал к Саре, не сравнится с тем чувством, которое я испытываю к тебе, — хмуро ответил он.
Дервла заставила себя улыбнуться, хотя ее душа разрывалась от боли.
— Я понимаю, — тихо сказала она ему. — Знаю, что ты любил ее больше всего на свете. Но я никогда и не пыталась соперничать с ней.
37 
