очень нудно 
181 
Может, и прав Хорстович, когда говорил, что народы понимают только кнут и силу?.. Или это полковник говорил?.. Не помню. Народы тихи и миролюбивы, пока их не тронут и не начнут убивать, тогда и бабочка будет защищаться… Народ — это те, которых много, которые траву жуют, а волки и львы — это те, которые высматривают и нападают. 1 к 10 или 100… Сто человек одного хищнягу кормят… Это как с германскими кайзерами — я как-то спросил папу Клеменса, где был двор германских императоров: «Ну, французские короли сидели в Версале, англичане — в Бакингемском дворце, русские — в Кремле. Наш баварский Людвиг — в своем дворце в Мюнхене, сейчас там экскурсии водят… А где немецкие кайзеры сидели?»
Папа ответил: «Везде!» — «Как это? — не понял я. И папа объяснил: кайзеры были неглупые ребята и поступали хитро — чем самим двор и дворец содержать, лучше постоянно по княжествам ездить, «гостить» всем двором. Так и делали: вот является император «в гости» в какое-нибудь княжество, где бедный князь кормит, поит и развлекает его и его двор столько, сколько хватает еды и питья; и уезжает этот кайзер, только когда всё возможное в княжестве съедено, выпито и перещупано — тогда он соизволяет отправляться «гостить» к другому вассалу, чтобы и там не оставить после себя ни корки, ни бутылки, ни девственницы… Когда зима — ехали на юг, греться, когда лето — на север, в тени отдыхать, воздухом морским дышать…
Вдруг случилось странное — Саня открыл дверь и нерешительно спросил:
— Фредя, того… Можно у тебя тут одна женщина посидит? Пустых камер нету, одни мужики. К ним опасно. А ты же её не обидишь? Она тихая, больная…
Я привстал на досках — женщина типа Земфиры?
— Проституцион?
— Нет, нормальная женщина… Пожилая… — и, не дожидаясь ответа, пропустил кого-то вперед: — Проходите, садитесь, мамаша.
В камеру боком вошла немолодая полная женщина с раздувшимся пластиковым полосатым пакетом (который у нас в Германии называют «Türkische Tüte»[105]). И остановилась, сказав мне мимоходом, не поднимая глаз:
— Здравствуйте!
И так и стояла с пакетом, пока Саня не взял его из рук и не поставил у стены:
— Садитесь! Через полчаса воронок в тюрьму будет — отправим. А пока вот… Студент, иностранец… Русский учит, на курсах…
— А, иностранец!.. — то ли обрадовалась, то ли удивилась она. — Лады, посижу.
— Если в туалет — стучите, — напоследок напомнил Саня.
Женщина не ответила, только вздохнула. Я спустил ноги на пол, надел тапочки:
— Доброго вечера! Я — Фредя, немец. Курсист.
— Меня Раисой зовут…
— Раиса… какая?..
— Как это — какая? Обычная.
— Нет, имя папы? У каждого русского есть имя и отчество…
— Ивановна. Но без этого тоже можно! А вы кто по отчеству?
— Я — Клеменсович.
— Ясно.
Лицо у неё было бледное, усталое, одежда — старомодная. Полные ноги, на икрах — черные вены, видные даже через плотные чулки. Крупные руки. Покорность и усталость в глазах, седина в волосах.
Не зная, что сказать, я решил предложить ей поесть:
— Раиса Ивановна, вы пирожок?.. И другое, с сыром… И полкурицыной… гриль, хорошая…
Она покачала головой:
— Спасибо, на пересылке кормили… Да и аппетита нет. На душе муторно.
Это я понял — утром меня тоже мутило. Но «пересылка»? Что это? «Посылка» — знаю, с почты посылают. «Ссылка» — слышал, в сарае кто-то сидел… А «пересылка»? Я не постеснялся спросить. Женщина со вздохом ответила:
— Да уж, на курсах такие слова не учат. Вам и знать не надо. Это когда арестованных куда-то везут, пункт, где их пересаживают, где им ждать воронка или «столыпина»…
Мне стало интересно, за что она здесь, и я, зная, что этого делать нельзя, всё-таки жадно спросил:
— А вас… куда ведут?.. Извините вопроса, просто… Вы такая… интеллигенция… За что?
Она только вяло махнула рукой, не ответила (я заметил на пальцах светлые полоски от колец), попросила пить:
— Есть не хочу, а вот воды попила бы…
— О, конечно…
Я налил воду из пластиковой бутылочки в новый стаканчик. Отставив мизинец, она выпила и отдала мне стаканчик:
— Спасибо!
Я выбросил его в пакет, куда собирались жестянки, бумажки и всякие пластмасски, а она, удобнее сев на доски, смущенно вытянула ноги, сказав:
— Можно я так сяду, извините, устала, целый день скрючившись, — а я, видя, как она тянется к туфлям, чтобы снять их, и не достает, решил помочь ей, отчего она покраснела, сказав:
181 
