216 
Видя, что я все еще не пришёл в себя от возбужденной обиды (влажный комок плевка не сходил с лица, сколько я ни тёр щеку), полковник вытащил из куртки таблетки, дал мне одну:
— Это слабое снотворное, примите и засните. А я пойду в тамбур, побеседую с этим подонком. Как, вы говорили, звали второго, его дружка-люмпена, что рюкзаки таскал? Дениса с ножом я запомнил, а вот этого не помню…
— Флор. Флора, растение… — проглатывая таблетку, ответил я.
Он присел, стал поправлять пистолет под мышкой (который ни в машине, ни раньше не был заметен, пока он его не вытащил); стал рассуждать вслух:
— Поезд прочесать — совсем не сложно: надо только пройти по составу и тихо у проводниц спросить, был ли у них такой тип, с косичкой, и где его купе, там этот Флор и будет дрыхать бухой… Этот тоже ведь на ногах не стоял… А, вот что! Можно лучше сделать! Я его сейчас сфотографирую на телефон, а потом пройду по составу и покажу проводницам! Вот и всё! — обрадовался он, вытаскивая телефон. — А вы не обращайте на это внимания, — он кивнул на мою щеку, — если бешеная собака вас укусит, вы же не будете на неё обижены? На то она и бешеная, чтобы кусаться… Ничего, попался, который кусался… Вот, приложите и забудьте. — Он вынул из кармана крахмальный свежий платок и дал мне. — Забудьте! Скоро его выгрузят, в Бологом…
— А что это какое — Благое? Тюрьма?
Ковыряясь в телефоне и не поднимая лица, полковник ответил:
— Бологое? Нет, городишко… На полдороге… Может, они и дрыхнут там все… Ничего, тогда тут где-нибудь в поезде запрём… Мы раз взяли в поезде Андижан — Москва группу барыг с сухим морфием, человек семь оказалось (мы думали — два), а куда их деть до города — там перегоны в ночь длиной?.. Мы их в отключенный морозильник вагона-ресторана загнали, дали пару бутылок электрику, а этот болван напился и наутро с похмелья, спаниковав, что рубильник отключён, врубил его — «чтоб мясо не спортилось»… Хе-хе, мясо не испортилось — это точно! Можно было в Африку посылать президенту Бокассе, который всю оппозицию у себя съел… Я в молодости часто в Азию на захваты ездил… Ох и принимали нас в Киргизии — один раз, помню, целого жареного жеребёнка на огромном блюде принесли, а старый аксакал его череп на 72 косточки разделал, весь вечер ковырялся, и не противно ему было… Ну, всё? — И он, видя, что я тру платком щёку, и сказав: — Давайте я подую, все пройдёт! — придвинулся вплотную, ласково подул мне на щёку, а потом вдруг легко и мягко поцеловал в щёку, чем испугал меня до удивления: — Всё ушло! Финита! Животное плюнуло — чего обижаться? Вот если бы верблюд плюнул, вы бы обижались?
— Бы нет… Плюнул в Дубаях… юбка кратка была… «Юбка» — от французского «jupe»…
— «Жюпе»? Отлично! Ну и «жопа», значит, оттуда же!
Настроив телефон для съемки, он ушёл в тамбур, а я остался лежать в купе. Да, ему легко говорить!.. Бешеная собака!.. Верблюд! Жеребятина! А мне каково?.. Никогда такое никто не делал… Он срубит с Исидорабабла, а меня они прикончат где-нибудь… «Сука!» — кричал Исидор, а это слово очень плохое, хоть и обозначает всего лишь собаку женского пола (как Вы объясняли нам на семинаре по сакралу), но произошла инверсия — и хорошая собака почему-то дала своё доброе имя плохим женщинам, хотя собаки славятся своей материнской заботливостью, и было бы куда правильнее хороших женщин, особенно многодетных, называть этим именем: «Глубокоуважаемая госпожа сука!»… Эту экспрессивную лексику разве поймешь — сам чёрт костыли сломает, как дядя Коля…
Колёса с нервного тика перешли на мерный ток. Коньяк с таблеткой заливал изнутри тёплым покоем. Мысли вертелись около Исидора, ареста, плевка… Как полковник быстро и умело действовал! Ударил двумя пальцами куда-то под шею… Сразу сообразил, что это — граммар-наци… И как они не правы, когда говорят, что Россия — пропащая страна, где никто не знает, что и как надо делать, потому что в настоящем времени нет глаголов совершенного вида, нет результата, а есть только один бесконечный процесс!.. А вот сделал же полковник сразу? Раз-раз — и в кутузовку? Субито!
Прошло около часа. Лёжа в прострации, я то ли спал, то ли думал. Но вдруг грянул стук дверей, громкий яркий свет из коридора, топотания, реплики:
— Стоять смирно! Не дёргаться! — тупые звуки ударов, ойканье и кряканье.
«Was ist das?»[123] — всполошился я. Опять?
Полковник возбужденно шарил по стене, щёлкал чем-то, но зажигался только мертвенный синий свет, как в трупохранилищном морге.
216 
