18 
Кстати, я почти прекратила пользоваться пудрой. Я целыми днями валяюсь на пляже, много читаю. Думаю, что никогда больше не возьму в руки Гюго. Просто не смогу. А ведь «Человек, который смеется» был моим любимым романом. И никто мне его не подкидывал. Книга стояла на книжной полке. Другое дело, что ее кто-то достал и переложил на стол. Но это мог сделать кто угодно – и О., и Д. Что в этом особенного? Даже я могла, да потом забыла… Нет, не могла. Я бы все-таки запомнила.
По Москве не скучаю. Мне нравится жить здесь, на вилле. Тишина, покой, все дышит уединением. Моника научила меня разжигать камин, и, хотя нехолодно, я все равно уже пару раз растапливала его дровами. В саду есть домик, где хранятся дрова. Никто на всем белом свете не знает, как я была бы счастлива провести пару месяцев с Д. здесь, на вилле. А потом уже ничего не будет иметь значения. Я даже подумала о том, чтобы позвонить ему и пригласить сюда. Предложить ему игру – мы оба ничего не помним. Просто живем вместе, и все. Но мы люди, у нас есть память, и никуда от нее не деться. Он не поверил в то, что у меня не было никаких отношений с К., мне же невозможно поверить в то, что он не по своей воле женился на О. И теперь воспитывает ее ребенка. Такое вообще возможно? Почему она, а не я? Что такого есть в ней и чего нет во мне? Такой вопрос рано или поздно задает себе любая женщина. И я не исключение.
Все-таки я заманила Монику в сад, усадила рядом с собой и достала фотографии.
– Это я, Моника.
С фотографии на нее смотрело изуродованное, распухшее, с лиловыми отеками лицо, обезображенное грубыми, до ушей, разрезами губ.
Она с испугом посмотрела на меня и схватилась своими натруженными ладонями за свои чистые, покрытые ровным загаром щеки, как бы ужасаясь увиденному. Спросила: кто же это меня так?
– Не знаю. Никто не знает…
И тут меня словно прорвало. Я так долго ждала нейтрального и благодарного слушателя! Я говорила и говорила, описывая Монике свои мучения, рассказала о том, как у меня в доме поселилась совершенно незнакомая мне женщина, которая тоже пострадала из-за меня. Ведь я же хотела быть объективной с самого начала. А потому, за исключением описаний своих физических страданий, старалась лишь констатировать факты. Не помню, сколько по времени длился мой рассказ, но на Монику он произвел глубокое впечатление. И когда я закончила, оказалось, что уже почти ночь. Какой же я была эгоисткой, что заставила ее забыть про свое свободное время и провести тут практически весь день. Рассказав ей все, я стала ждать ее реакции… И вдруг услышала:
– Ты заплатила такие деньги за аренду этой виллы, вместо того чтобы за эти деньги купить недвижимость здесь же, в Канне, Антибе, Жуан-ле-Пене? Конечно, эти дома были бы попроще, но все равно недвижимость, как же неосторожно ты поступила? Это твой доктор тебе посоветовал?
Казалось, этот вопрос занимал ее больше всего. И я поняла, что разубедить ее в том, что в тот момент, когда он советовал мне это, я находилась на грани нервного срыва и меня не интересовала недвижимость в Канне, было невозможно. Моника – практичная и совсем даже неглупая женщина – в плане эмоций оставалась холодной, выстуженной самой жизнью или же от природы была лишена каких-либо высоких чувств. Я была разочарована. Потратить на нее столько времени в ожидании естественной реакции взрослой женщины на то, что мне кто-то изуродовал лицо, а потом близкая подруга увела любимого человека, и получить вместо этого урок европейской деловитости и практичности – это было слишком. И тогда я решила задать вопрос ей напрямик:
– Моника, как ты думаешь, кому это было надо?
– А ты разве не поняла?
И тут она выдала такое, что прежде и не приходило мне в голову. Причем сказала она это тоном человека, которому непонятно, как это я до сих пор не сообразила, что вообще произошло год тому назад со всеми нами…
– Осталось только найти этого человека, – с теплой улыбкой произнесла она, поднялась, потянулась всем своим уставшим за день телом и поправила свитер. – А насчет виллы ты подумай. Никогда не поздно отказаться… Зачем четыре месяца валяться на пляже или лежать на кровати, глядя в потолок, когда можно с умом потратить деньги, тем более что тебе они, прямо скажем, упали с неба… Нет, я понимаю, конечно, что тебе пришлось многое пережить, но я сама разрезала бы себе рот, только чтобы мне дали такие деньги. Несколько десятков тысяч евро – за эти деньги можно пострадать. У нас не принято говорить, за какие деньги я работаю здесь, но поверь – это гроши…
18 
