очень нудно 
43 
— Не угадал, ревнивый старикашка! Я принесла «Киевский» торт.
— Очень мило. Почему это дражайшая моя дочь так активно меня в старики записывает, а? Папа начал стариться…
- — На соседок больше не зарится,
- Он пугается и сутулится,
- Когда переходит улицу,
- Дома по листику
- Читает беллетристику,
- На вопросы вежливенько отвечает,
- Тоненько режет лимон к чаю!
— Свинья вы после этого, Хавронья Константиновна.
— Хрю, хрю, хрю! Ты самый лучший из всех пап на свете. Я тебя ужасно люблю!
— Я тебя тоже люблю, Дашка, ты даже не представляешь, как…
— Папочка, милый, ну не смотри на меня такими несчастными глазами!
— Не несчастными, а умиленными. Это большая разница.
— Ты же сам меня всегда учил, помнишь, что умиляться можно, только если видишь, как один щеночек несет в лапках другого щеночка.
— Господи, Дашка, какая же ты еще девчонка, глупенькая и молодая.
— И счастливая! Ужасно счастливая!.. Вот! Опять надулся. Ну что такое, папа? Мне уже и счастливой побыть нельзя?
— Дашка, я жизнь свою посвятил тому, чтобы ты была счастлива…
— Я знаю… Сказал, и глаза на мокром месте! Пап, да что с тобой!?
— Не обращай внимания, это просто слёзы старого эгоиста.
— Ты совсем не старый, и не эгоист.
— Нет, я обыкновенный зарвавшийся себялюбец. Дай такому волю, ты бы век просидела рядом со мной, не отходила ни на шаг… Как у Достоевского, к бабушке пришпиленная.
— Ты же всегда понимал, что это когда-нибудь произойдет, сам мне говорил: девушка должна уйти в новую семью.
— Я догадывался, милая, но не думал, что это настолько тяжко.
— Вспомни, как ты меня маленькую пугал. Я игрушки разбросаю, ты посмотришь так строго: «Дарья, если будешь себя плохо вести, замуж отдам». Я, конечно, не верю, а ты из комнаты выйдешь, даже входной дверью хлопнешь, будто бы ушел мужа мне искать, а сам в прихожей, за одеждой спрятался. А однажды, слышу, вернулся папа с каким-то сердитым дядькой: так, мол, и так, проходите, Дарья у себя в комнате. Я к тебе со всех ног: «Папочка, не отдавай!» А это ты разными голосами разговаривал.
— Ты так ко мне прижималась, Дашка, и шептала: «Папочка, я буду самая послушная. Только не отдавай меня другому дяде!»
— Ты обещал, что не отдашь, помнишь? Я потом заявляла, что, когда вырасту, стану твоей женой, ты отвечал: так нельзя, папы не женятся на дочках, а я злилась.
— Видишь, Дашка, не сдержал я своего слова — отдаю тебя другому дядьке…
— Андрей здесь не при чем, он хороший, он тебя очень уважает. Знаешь, что он мне сказал? Если у нас родится мальчик, обязательно назовем его в твою честь, Костей.
— А если девочка?
— Тоже Костей, лишь бы тебе было приятно. Ну, улыбнись!
— Я час назад твои письма перечитывал. Так смеялся. Помнишь, ты с классом в Евпаторию ездила: «Дорогой папочка, вчера обожглась крапивой и порезала палец. Мы нашли рыжего котенка, назвали Мурзиком. Он был очень худой. Мы его кормили всей палатой. Он теперь срет как взрослый мужик».
— Пап, перестань. Не хочу больше ничего вспоминать. Пойдем лучше чай пить. С тортом.
— Знаешь, Дашка, а у меня последнее время наш ялтинский вечер никак из головы не выходит. Тебе тогда три годика исполнилось, ты у меня всю зиму проболела и полвесны, такая слабенькая была… Я на диссертацию плюнул, взял в июне отпуск, и мы с тобой в Ялту махнули. Погода была исключительная, народу мало. За трояк шикарный закуток сняли, с верандой. И от моря пять минут. Сад там был черешневый…
— Папа, милый, я эту историю уже тысячу раз слышала!
— Ты стала такая жестокая, Дашка… Уедешь ведь скоро, а у меня светлее этого воспоминания ничего на свете не останется. Честно скажу, если б возможно было, я всю свою жизнь — сколько мне ее, с чайную ложку, осталось — ни минуты не сомневаясь, обменял бы на один тот ялтинский вечер!
— И что ты себе выдумал какую-то вековую разлуку! Мы уезжаем ровно на год, пока у Андрея контракт, потом вернемся и приходить к тебе будем. Очень часто.
— Раз в год, как на могилу…
— Ох, зануда… Знаешь, что я хорошо из той поездки запомнила — хозяйку нашу, тетю Зосю! Страшная аккуратистка была, все дорожки ракушечником вымостила. Она еще козу держала и каждое утро мне полную кружку молока приносила. Ты всё порывался ей заплатить, она — ни в какую. Очень ты ей нравился — одинокий папаша.
43 
