62 
– Да ну его, Олега этого! Не мужик, а недоразумение какое-то! Даже сливной бачок не смог починить! Правда, Кать? Чего ты молчишь? – повернулась Дарья Васильевна к сестре.
– Я не знаю, Даша… Не знаю, что сказать. Вроде как и ты права, и в то же время Ира в чем-то права…
– Да ну тебя! Ренегатка! Всю жизнь раздваиваешься, все стараешься Ирке угодить!
– Да ты не шуми, Даш… – подняла на сестру грустные глаза Екатерина Васильевна. – Я же не говорю, что Настасье надо срочно на аборт бежать, я просто говорю, что Ира тоже в чем-то права…
– Конечно права! – резко поднялась с корточек Ира. – Тебе хорошо рассуждать, тетя Даша, у тебя и жилье, и пенсия приличная за плечами, а эта юная идиотка вообще не соображает, что творит! Где она жить, например, будет вместе со своим выводком? У меня? В малометражной двухкомнатной?
– Ой, да на черта нам сдалась твоя малометражная! Мы с Катериной, между прочим, давно уж решили съезжаться. Вместе свой срок доживать будем. А ты, Настасья, рожай! Эта квартира за тобой будет. Твоя, собственная. Правда, Кать?
– Ну, если так… Я прямо завтра могу ее на Настю переоформить…
– Ага. Молодец, Катька! – победно подняла кулачок вверх Дарья Васильевна. – А на мою квартиру мы завещание напишем. Тоже на Настю! А ты, Ира, мила дочь, уж прости, обойдем мы тебя в завещании-то.
– Нет, это кошмар какой-то, а не семья… – тихо проговорила Ира, возведя глаза к потолку. – Сумасшедший бабий дом вперемешку с маразмом…
– Да ты не ругай нас, Ирка! И Настасью в покое оставь. Видишь, она хоть и ни жива ни мертва сидит от нашего разговора, а с принятого решения ее все равно уж не собьешь. Ты ж знаешь…
– Да. Знаю. Что ж, я хотела как лучше, как хотела бы любая мать… В таком случае что мне остается? Умыть руки? Так, что ли?
– Умывай, умывай! – в унисон проговорили сестры. Дарья Васильевна – громко и весело, Екатерина Васильевна, глянув на дочь виновато, проговорила чуть потише, но в то же время и с некоторым облегчением.
– Ладно, пойду я… Мне сегодня еще к массажистке успеть надо… – пробормотала Ира, враз будто успокоившись. Постояла еще около Насти, задумавшись, будто пытаясь вспомнить что-то важное и недосказанное, потом махнула рукой, побрела медленно к выходу.
– Да ты не волнуйся, мам… – тихо проговорила ей вслед Настя. – И не беспокойся больше, все у меня будет хорошо…
Уже в дверях Ира обернулась, долго смотрела на дочь, пока не заволокло глаза слезами непонимания. Наверное, они самые тяжелые – эти слезы непонимания. Особенно когда непонимание идет от собственного ребенка, вроде бы и родной кровиночки, да не тут-то было. А так хотелось бы…
– Ой, у меня ж там Лизавета ужинает! – встрепенулась Дарья Васильевна, затопотала быстро на кухню, откуда тут же и заворчала громко: – Нет, ну что ты за девка такая, а? Надо ж кашу есть, а не в телевизор пялиться! Опять разогревать, что ли?
– Баб Даша, я не хочу кашу! Я хочу колбасу с сыром! – просочился в комнату тонкий капризный Лизин голосок. – Сделай мне бутерброд, как в прошлый раз! Только без хлеба! Снизу колбаса, а сверху сыр!
– Ага! Размечталась! Ты хоть понимаешь, что никакого режиму у тебя в питании нет? И вообще, бутербродов таких не бывает, чтоб колбаса, а сверху сыр… Давай ешь кашу, и без разговоров! Зря я, что ли, ее для тебя варила?
Проводив дочь, Екатерина Васильевна тихо подсела к Насте, обняла, прижала голову девушки к плечу:
– Ничего, Насть. Не бойся. Раз решила рожать, значит, рожай. А подумать у тебя есть время?
– Есть, бабушка. Но я не буду думать.
– И все-таки, Насть, не спеши… Я не буду на тебя давить, но ты не спеши. Останься одна, подумай… А я сегодня к Даше уеду. Может, нам Лизавету с собой забрать?
– Нет, не надо. Пусть со мной будет.
– Ну и хорошо. Ну и ладно. А ты привыкай потихоньку – это теперь твоя квартира будет. Я завтра же начну документы оформлять. Мы поначалу хотели Дашину трехкомнатную на тебя переписать, а потом подумали – она ж родительская, там наши отец с матерью последние дни провели… И мы там свой век доживать будем. А на тебя завещание оформим, как и обещали. Как ты думаешь, Ира сильно обиделась? Мы ее вроде совсем обошли с квартирами-то…
– Я не знаю, бабушка. Я никогда не знаю, о чем она думает. Если исходить из ее канцелярского принципа правильности жизни, то да, должна обидеться.
– Эк ты сейчас о матери-то! Канцелярский принцип… Да она и сама ему не рада, Настюш, этому принципу! Хотела бы жить по-другому, да не умеет… Потому и живет одна со своей ледяной правильностью в обнимку. Теплота – она ж больше от неправильности идет… Если б мы с Дарьей тогда рожать ее не уговорили…
62 
