5 
– Ирина Алексеевна… А вот вы давеча говорили, что у вашего мужа мама недавно умерла…
– Ну да… Умерла Раиса Федотовна… А при чем тут…
– А квартиру свою трехкомнатную в центре города она кому завещала?
– Так Володе! Кому ж еще-то? Он ведь ей сын! Мы хотели, чтоб внукам, но она решила – сыну. А… Вы думаете… Почему вы спросили, Маечка? Вы думаете, что Света из-за квартиры… Ну да, они с Володей уже три дня там живут… Какая же я наивная, господи! Ну конечно же… Ах, какая же она дрянь… Дрянь, дрянь!
Ирина Алексеевна остановилась вдруг посреди тротуара как вкопанная, уставилась вдаль больными сухими глазами. Майя автоматически сделала вперед два шага, потом развернулась к своей несчастной коллеге, осторожно тронула ее за плечо:
– Пойдемте, Ирина Алексеевна… Не надо так горевать, что вы. Не надо, вы же заболеть можете…
– А я уже больна, Маечка. Я уже больна одиночеством и предательством. На всю оставшуюся жизнь больна. Сколько уж мне там осталось…
– Ой, да зачем вы так! Жизнь есть жизнь, она все по местам расставит… Пройдет время, и вы простите, забудете…
– Ах, Маечка, оставьте! – резко вскинула руку перед ее лицом Ирина Алексеевна. – Вы еще слишком молоды, чтобы что-то чувствовать… И не говорите мне таких слов! Не говорите того, чего не понимаете! Все, до свидания, Маечка, я дальше сама пойду. Не провожайте меня больше.
Сбросив Майину руку со своего плеча, она развернулась и быстро пошла вперед, оставив Майю в полной растерянности. Вообще-то она ее и не провожает. Вообще-то им по пути… Еще целый квартал можно вместе идти. Вот уже четыре года как они ходят вместе по этому пути, возвращаясь домой. С тех самых пор, как Майя, вернувшись из Питера, устроилась на работу в свою школу. А куда ей было еще устраиваться с университетским филологическим образованием? Это еще хорошо, что хоть в родную школу взяли… Зарплата маленькая, конечно, ну уж какая есть. Всё вперед, как мама говорит. Ладно, не хочет ее видеть Ирина Алексеевна, и не надо. Ее можно понять. В таком состоянии вообще, наверное, никого видеть не хочется. А только зря она говорит, что Майя ее не понимает. Она ее прекрасно понимает. И отвращение ее к «дряни», решившей пристроиться к чужому мужу и решить тем самым свои какие-то проблемы, тоже понимает. Она, Майя, если правде в глаза посмотреть, та же самая дрянь и есть. И даже не единожды, а дважды дрянь…
Свернув с бульвара в свой переулок, Майя медленно пошла вдоль старых домов монументальной сталинской застройки, мимо знакомой с детства булочной, мимо низкого, некрасиво выщербленного крыльца почты, мимо особняка с мемориальной доской, напоминающей прохожим о том, что в этом особняке жил и творил когда-то известный всему миру бородатый писатель-сказочник… Сентябрьский вечер тихо плыл над городом, приглашая вдоволь насладиться уходящими прелестями бабьего лета. Майя очень любила это время года – яркое, красиво умирающее под собственный тихий шелест желто-багряное буйство, запах костров и особенный, тонкий звон воздуха. Звон, похожий на тихую мелодию, немного грустную, немного возвышенную мелодию прощания. Вот-вот, уже совсем скоро, уже, может быть, завтра прилетит холодный мокрый ветер, принесет с собой в свинцовых, набитых снегом тучах простуду, осеннюю депрессию, авитаминоз…
А вот и ее двор. Кое-где в окнах зажегся свет, бледно-желтый, размытый наступившими сумерками. На скамеечке у подъезда бабушки сидят, улыбаются приветливо. Знакомые все бабушки. Майя их еще моложавыми тетками помнит. Как время быстро летит, как незаметно. Утекает, как песок меж пальцев. Почему-то особенно это чувствуется в такие вот осенние дни – последние теплые.
Дверь ей открыла мама. Заглянула в лицо тревожно, будто пытаясь на нем прочесть что-то для себя важное. Она в последнее время так и глядит на нее, с тревогой и страхом. Просто глядит, ничего не спрашивает. И спасибо ей за это. Чего спрашивать-то. И без того она все про нее знает. Может, и больше даже, чем Майя думает…
– Устала, Маечка? Как ты поздно сегодня…
– Да нормально, мам. Я так всегда прихожу. Темка дома?
– Нет. С Сашкой гулять ушли.
– А куда? Не сказали?
– Да ладно тебе – куда! Хватит уж его опекать-то! Парню твоему четырнадцать уже, а ты все кудахчешь над ним, как клуша… У нас здесь не Ленинград, не заблудится.
– Мам, ну какой Ленинград! Питер уж сто лет как не Ленинград!
– Да ладно, подумаешь… Это для вас он Питер, а для меня нет. Ты чай с нами пить будешь? Иль ужин тебе разогреть?
5 
