66 
Так бы и летала Таня Селиверстова в своем счастье, если б события грядущие в этот полет не вмешались. Видно, опять не понравилось Богу ее блаженное состояние, решил он ей новое испытание ниспослать. Не испытание даже, а искушение настоящее. Хоть и известно всем, что искушает нас вовсе не Господь, не его это вроде дело… Но как еще можно назвать тот ночной звонок в дверь, от которого всколыхнулось и зашлось дробью Танино сердце? Отчего-то знала она, кто там, за дверью, стоит и на кнопку звонка изо всей силушки давит… Еще до двери не дойдя – уже знала. Сердцем чуяла. Можно и в глазок было не заглядывать…
За дверью и впрямь стоял Павел Беляев, правильно ее сердце увидело. Схватил за руку, вытащил в подъезд, встряхнул за плечи. Долго смотрел ей в глаза, из темноты на свет лестничной лампочки сощуренные. Был он не сильно, но все-таки пьян – Таня это сразу учуяла, и не по запаху даже, а по отчаянному блеску в глазах. Такой был в них блеск странный, будто человек думал-сомневался, да и решился на что-то вдруг, и тяпнул сто грамм для храбрости, чтоб и не сомневаться больше ни минуты. Хотя ста граммами Павел Беляев явно не обошелся…
– Тань, выходи за меня замуж! – брякнул он громко и решительно. Даже и не брякнул – рыкнул скорее. – Будем одной семьей жить… И Гришку ты будешь любить. И он тебя любит…
– А ты? – тихо спросила Таня и улыбнулась довольно глуповато, и тут же отвела взгляд от его глаз в сторону.
– Что – я? – быстро переспросил Павел, отпуская ее плечи.
– А ты сам – любишь?
– Хм… А что, для тебя это так важно, да? Она что, только ответная, выходит, сердечная привязанность твоя? Непременно к ней и моя любовь еще прилагаться должна?
– Да, должна вообще-то. Любовь, она ко всему прилагается, Павел. Без любви нигде и никак, понимаешь ли. Так что зря ты сюда пришел…
– Погоди, я не понял… Или, может, ты не поняла чего? Я тебе замуж предлагаю выйти, чтоб вместе всем жить и чтоб Гришка счастливым был… И с тобой, и с бабушкой твоей…
– Да все я поняла, Павел. Спасибо тебе, конечно, за добрые твои порывы. А только замуж я за тебя не пойду. Давай я лучше Гришу к себе возьму…
– Зачем?
– Ну… Усыновлю его… Воспитаю… А ты свободен будешь, и Жанна твоя к тебе вернется. Ты же любишь ее очень, Жанну свою, правда?
Он долго смотрел на нее, не мигая и не отрывая взгляда, ходил желваками на пьяном лице, потом развернулся резко и пошел вниз по лестнице, и не оглянулся даже, и «прощай» не сказал… Хлопнул громко железной дверью подъезда так, что содрогнулась слегка хлипкая хрущевская лестница, и Таня тоже содрогнулась, прижала кулаки к губам, заплакала по-бабьи с тихим воем. Выглянула из-за дверей перепуганная бабка Пелагея, простоволосая, потянула ее за подол халата обратно в прихожую. Закрыв дверь, подтолкнула сухонькой рукой в сторону комнаты, ворча на ходу:
– Ну чего теперь кричать-то, раз выгнала… Мужик к ей все сердцем двинулся, а она – гляди-ко, гордая какая нашлась…
– Да как же, как же, бабушка… – сквозь горькие сухие рыдания проговорила сдавленно Таня, бросаясь головой в подушку. – Он же… он же просто так… из-за Гриши… а меня… меня и не любит вовсе…
– А ты откудова знаешь, что не любит? Ишь шустрая нашлась, за другого судить! Глазами он, может, и не любит ишшо, а зато сердцем тянется. Расчуял тебя, видно, сердцем-то, вот и мается, вот и непонятно ему ничего, и сам не знает, кого теперь глазами любить, а кого и не надо бы…
– Нет, бабушка, не любит. Ты посмотри на него! Ты что… Кто он и кто я? И рядом нельзя поставить…
– Глупая ты, Танька, ой глупая еще… По-твоему, для любви надобно, чтоб мужик да баба одинаковые с лица были, что ль? Если он шибко умный да красивый, так и любить только такую же должен?
– Да, бабушка. Именно так и получается…
– Ну да. Может, оно и получается, конечно, пока петух жареный в задницу не клюнет. А как клюнет, так с лица красивого уж никакой воды и не напьесси. Да не реви, смотреть на тебя тошно! Чего уж теперь реветь-то, раз счастье свое от себя погнала? Ничего, все образуется, Танюха. Даже и сама не поймешь, как все образуется. Может, и хорошо, что ты сейчас-то его прогнала. Пусть идет, пусть думает. Пусть получше разглядит, где конфета, а где обертка блескучая. Ничего, прибежит ишшо…
– Ну какая обертка, бабушка? Что ты несешь-то? Обертка какая-то… – снова залилась горькими слезами Таня. – И вовсе он уже не вернется. Никогда…
– Какая обертка, говоришь? А вот я скажу тебе какая… – тихо поглаживая ее по спине, ласково заговорила бабка. – Вот помнишь, вчерась я в магазин ходила, шибко мне конфеток шоколадных захотелось, как будто прихоть беременная на меня вместо тебя нашла, прости господи. Ну вот, купила я этих самых конфеток – и обертка красивая, и цена дорогущая – так сами в глаза и залезли, заразы такие! А пришла домой, стала чай пить – отрава, а не конфетки оказались! Под красивой оберткой одно дерьмо вязкое, только зазря к зубам прилипло, а вкусу никакого и нету. Не стала я их и есть – в вазочку для красоты положила. Вишь, в буфете стоит вазочка-то? Ты хоть их в рот не потащи, конфеты эти, отравишься ишшо, не дай бог. Пусть уж без дела на виду красуются…
66 
