очень нудно 
37 
– Ешь! Вкусно же! – решительно вернул ей под нос тарелку Алишер. И, будто стараясь отобразить личным примером, как вкусна мамина каша, принялся быстро орудовать ложкой, полуприкрыв глаза и причмокивая от удовольствия.
Диля едва сдержала благодарную улыбку, умиленная его трогательными педагогическими стараниями.
На Машку Алишеровы старания тоже произвели должное действие. Съела несколько ложек, постепенно отпустив презрительное напряжение с личика, потом и сама не заметила, как опустела тарелка.
– Машенька, хочешь добавки? – как ни в чем не бывало повернулась к ней от плиты Диля.
Девчонка посмотрела на нее сначала возмущенно, потом облизала ложку, задумалась и, глянув на Алишера, неуверенно прошептала:
– Хочу… Хочу добавки…
– Ну вот и молодец! – удовлетворенно произнесла Диля, плюхая ей в тарелку еще каши. Потом коротко переглянулась с Алишером, подмигнула ему едва заметно – произвели-таки, мол, мы с тобой ласковое насилие над капризной девчачьей личностью?
Потом, после ужина и просмотра по телевизору детской незамысловатой передачки, стали готовиться ко сну. Однако и тут у них возникла проблема – Маша во что бы то ни стало возжелала спать в одной комнате с Алишером, и пришлось Диле тащить в ее комнату громоздкое раскладное кресло из гостиной.
Сама она в хозяйской спальне определиться с ночевкой не решилась – постелила себе на диване в гостиной. Перед сном поплелась на кухню попить чаю – осталась у нее такая привычка из прежней жизни. Там, в Душанбе, они с мамой всегда много зеленого чая пили, от вечерней духоты спасались. Потому и сейчас, хоть никакой духоты в квартире и не было, организм запросил приложиться губами к горячей чашке. Придя на кухню, Диля набрала воды в чайник, нажала кнопку, стала ждать, когда он забулькает быстрым кипятком. Блуждающий ожиданием взгляд прошелся по влажной черноте окна, по матовой бежевой глади кухонных шкафов, зацепился за роскошную гору фруктов, лениво расположившихся натюрмортом в плоской вазе на обеденном столе. Яблоки, виноград, груши, персики. Протянув руку, она дотронулась до шершавой поверхности персика, слегка сжала пальцы. Твердый. Невкусный, наверное. Тут же всплыло в памяти, ткнуло в сердце нежданной тоской…
Большое персиковое дерево росло под окнами их душанбинской квартиры столько, сколько она себя помнила. По весне, несмотря на свой пожилой по меркам фруктовых деревьев возраст, упорно полыхало цветением, заглядывало в окна, щедро источая розово-сиреневую и по-настоящему юную нежность. А летом предлагало персики – большие, сочные, наполненные терпким азиатским солнцем и мудростью родившего их дерева. Совсем не такие это были персики, что лежали здесь, в случайном пристанище холодного города. И близко на них не похожие.
Быстрая тоска, не дав Диле опомниться, тут же кинулась в глаза, вышибла первую скороспелую слезу, и она вздохнула громко, потянув в себя воздух захлюпавшим носом. Очень хотелось поплакать по-настоящему, чтоб в голос, чтоб выпустить из себя хоть малую толику страха перед неустроенностью случившегося с нею бездомья. Она даже кулак сама себе показала – не смей, мол! Это ж понятно, что каждая такая минута – как спичка, поднесенная к костерку отчаяния. Но уж очень хотелось, до дрожи. Прямо готовая капитуляция получалась, и что обидно – практически на ровном месте. Из-за какого-то несчастного персика…
– Мам!
Испуганный шепоток Алишера прозвучал сигналом к капитуляции, и она, торопливо шмыгнув носом и смахнув набежавшую слезу, заставила себя улыбнуться.
– Ты чего, сынок? Почему не спишь?
– Ты что, плачешь, мам? Мы же с тобой договаривались…
– Да, да, я помню. И вовсе я не плачу, тебе показалось. Ты чего встал?
– Там Машка попить просит…
– Иди ложись. Я сейчас принесу.
Алишер стоял в кухонном проеме, смотрел, как она наливает воду из красивого кувшина, как предательски подрагивает чашка в ее руках. Вдруг затарахтела звонком лежащая на столе телефонная трубка, и они, переглянувшись испуганно, уставились на нее в нерешительности. Сунув сыну в руки чашку с водой, Диля взяла трубку осторожно, будто она была живая, будто могла укусить или обругать нехорошим словом по меньшей мере.
– Алё… – нажав на кнопку включения, проговорила робко, сама не узнавая своего голоса. Жалконьким оказался голос, писклявым и извиняющимся, с запоздалой ноткой слезливости.
– Дина, это я, Лара.
Лариного голоса она тоже не узнала. Тихий, шуршащий, будто вусмерть усталый. Подумалось даже, что это и не Лара звонит, а старуха какая-то.
37 
