70 
Голос у Илхома был очень расстроенным, и снова захотелось плакать, но она сдержалась из последних сил, проговорила торопливо:
– Долго рассказывать, Илхом! Я не смогу тебе больше позвонить! Ты… Ты подержи у себя Алишера, ладно?
– Да без вопросов, точик…
– Ты… скажи ему, чтобы он меня ждал! Чтобы не волновался. Я… обязательно за ним приду… Обязательно… Он знает, пусть ждет меня!
– Ты только держись, точик. Плакать не надо. А за Алишера не волнуйся, пожалуйста. Если депортировать будут, без ребенка не имеют права. Ты им так и скажи! А я постараюсь что-нибудь для тебя сделать… Ты в каком отделении находишься?
– Кажется, в Октябрьском… Да, в Октябрьском!
Милиционер тут же вскинул на нее голову, посмотрел подозрительно, и Диля, вздрогнув, непроизвольно нажала на кнопку отбоя, быстро протянула ему телефон:
– Спасибо…
– Да не за что. Завтра следователю обязательно про ребенка скажите. Его надо будет в бумаги вносить, если миграционная служба распоряжение на депортацию оформлять начнет.
– А без него меня не отправят?
– Нет. Не отправят. – Он встал из-за стола, открыл дверь, прокричал в глубину коридора: – Василюк! Зайди!
Через минуту чернявый плотный милиционер Василюк, дожевывая что-то на ходу, вел ее по длинному коридору, гремя связкой ключей на спущенном с выпуклого пуза поясе. Открывая железную дверь с окошком, скользнул по ее лицу взглядом и отвернулся равнодушно, будто ее заплаканным лицом сильно разочаровавшись. Диля ступила за порог, огляделась. Дверь лязгнула у нее за спиной, закрываясь, и противный тошнотворный холодок, едва задержавшись внизу живота, начал подниматься кверху, парализуя остатки воли. Она стояла, не трогаясь с места, разглядывала почти равнодушно серое жалкое пространство, сплошь состоящее из двухъярусных железных кроватей, насыщенное запахами еды, немытого тела, тоски и тревожного ожидания.
– Чего стоишь? Думаешь, под твою задницу лежанка сама подъедет? – подняла голову с плоской подушки одна из женщин. – Вон койка свободная, наверху… Белье, наверное, только утром принесут.
Взобравшись на твердую лежанку, Диля подтянула коленки к подбородку, ткнулась лицом в серую подушку без наволочки. От подушки пахло хозяйственным мылом и карболкой, и этот медицинский запах вдруг напомнил ей о недавнем совсем прошлом, о папиной больнице, о девочках из регистратуры, о маме, которая ждала с ужином дома, о персиковом дереве во дворе, неизменно дарящем розовое весеннее цветение и летние оранжевые, как маленькие солнца, наполненные соком плоды. Как же хорошо жила она там, в Душанбе… Как жаль, что ничего этого больше нет! И ехать, то есть, говоря местным милицейским языком, депортироваться и административно выдворяться, ей больше некуда. И жить тоже негде. А жить – надо. Там, у Илхома, Алишер ее ждет…
– Эй… Ты плачешь, что ли? – почувствовала она на плече прикосновение чьих-то пальцев.
Диля тронула себя за лицо – правда, мокрое. Наверное, она забылась и заснула и заплакала во сне нечаянно.
– Хочешь чаю? – снова прошелестел снизу женский голос.
Подняв от подушки голову, она увидела перед собой лицо нестарой еще таджички. Коричневая, будто слегка дубленая кожа, сросшиеся черные брови, два металлических зуба блеснули в улыбке, цветастый шелковый платок на голове узелками назад.
– Спускайся давай, чаю попьем… У меня хороший, зеленый. А кипяток здесь всегда есть.
Чаю, несмотря ни на что, и правда хотелось. Горло, казалось, совсем пересохло от слез, требовало спасительной горячей влаги.
– Садись на мою койку, она как раз под твоей. Держи кружку, – тихо прошептала женщина. – Ты ведь тоже таджичка, да? – спросила она уже по-таджикски, осторожной кошкой садясь рядом.
– Нет. Я только по паспорту таджичка. А впрочем… – на секунду задумалась она, нахмурившись. – Да, я таджичка! Конечно же таджичка. И по паспорту, и вообще. Хотела быть русской, но не получилось…
– Ты красивая, точик! – снова тронула ее за плечо женщина сложенными в щепоть пальцами. – Как тебя зовут?
– Диля. Дилфуза. А вас как?
– А меня – Назира. А ты здесь как оказалась, Дилфуза?
Диля жадно сделала большой глоток чаю, оторвалась от кружки, задумчиво пожала плечами. Не хотелось ей про себя ничего рассказывать. Не хотелось, и все. Потому дипломатично ответила вопросом на вопрос:
– А вы как?
– Да что я… Со мной все ясно. Я перевозчица, таскаю туда-сюда травку. А иногда и что позлее.
70 
