56 
– А как он в квартиру-то к ним попадет? Дверь будет взламывать, что ли?
– Я не знаю… – так же шепотом ответила ей Соня. – Если б взламывал, слышно бы было, наверное…
Впрочем, тишина эта продолжалась недолго. Пространство за дверью прорвалось звуками совершенно неожиданно – резко и сразу. И не скандалом даже, а возмущенным на одной ноте разноголосьем, производимым Люсей и ее мужем Серёней. Правда, возмущения в этом разноголосье как раз слышалось маловато – больше досады и обиды. Крикливой Люсиной, отборно-матерной Серёниной. Наверное, им и не оставалось ничего более, кроме как выражать словами свою досаду и обиду. Наверное, они тихо-мирно поужинать собрались в обретенной для себя на ближайшие полгода кухоньке, а тут…
– Еще одно слово, и спущу с лестницы… – пророкотал над всем этим многоголосьем спокойный голос Ивана. – Или в отделение ближайшее сдам. Вы хотите в ближайшее отделение, господа проходимцы? Я думаю, вас там очень счастливы будут видеть, а мне спасибо скажут. Может, еще и грамоту почетную потом дадут…
Торопливо-бормочущее шуршание вниз по лестнице было ему ответом. Славик не выдержал, чуть приоткрыл дверь, и Соня с Верой Константиновной тут же, вытянув шеи, выглянули из-за его плеча. Однако ничего толком увидеть уже не успели. Мелькнул лишь Люсин чемодан на колесиках с торчащими из него в разные стороны тряпочными лохмотьями, подпрыгнул на последней лестничной ступеньке и скрылся из поля зрения.
Иван обернулся к ним, улыбнулся своей каменной улыбкой, протянул руку:
– Ну, вот и все. Прошу обозреть апартаменты. Может, эти милейшие люди уперли чего второпях? А то я им всего три минуты на сборы дал, мало ли…
– Ой! Тетрадка! Мамина! – тихо охнула Соня и, оттолкнув Славика и вылетев на площадку, пулей помчалась в освобожденную квартиру.
– Господи, да не нужна им твоя тетрадка! – махнула ей вслед рукой Вера Константиновна. – Подумаешь, тетрадка… Лучше бы спасибо человеку сказала!
– Ой, да… Спасибо вам, конечно… – затормозила уже в дверях Соня.
– Да на здоровье, – вежливо и чуть шутовски поклонился ей Иван. И даже слегка ножкой шаркнул, что совсем уж не вязалось с его твердокаменным и сериально-бандитским обликом. Потом добавил, будто извиняясь за принесенные неудобства: – Я вам тут замок слегка попортил, сейчас исправлю… У вас отвертка есть?
– Что?! – моргнула испуганно Соня, отступая в прихожую.
– Ну, отвертка… Такая штучка железная с ручкой…
– А… Наверное, есть… Я не знаю! Вы посмотрите пока на антресолях, я сейчас!
Мамина тетрадка, слава богу, валялась на полу, никому не нужная. Как выбросил ее разъяренный Серёня из сумки, так и лежала неприкаянно под фикусом. Права Вера Константиновна – зачем Люсе и ее мужу Серёне старая коленкоровая тетрадка, исписанная мелким маминым почерком? Вовсе она им не нужна. И билеты оказались на месте, меж хрупкими пожелтевшими страницами.
- … Застряла жизнью в промежутке
- Меж зеленью и желтизной…
Почему-то глаз выхватил сейчас именно эти две строчки. С той самой страницы, где билеты лежали. Мама эти строчки про себя, скорее всего, писала. Конечно же про себя, про кого ж еще… Наверное, странное это состояние – меж зеленью и желтизной. Никакое. И ни там, и ни сям. И ни названия, ни цвета этому состоянию нет. Молодец, мама. Хорошо сказала. Очень хорошо…
Острая жалость и к маме, и к себе, и к сестрам Вике и Тамарочке вдруг захлестнула, свилась давешней холодной веревкой внутри, ударила по коленкам, и Соня медленно сползла по стене, прижимая к груди тетрадку. И заплакала – тихо, скорбно, безутешно. Доконало ее в конце нервного напряженного дня состояние этого маминого промежутка. И своего, наверное, тоже. Иван выглянул из прихожей, подошел поближе, встал перед ней горой:
– Эй, вы чего это? Все ж уже позади…
– Вы… вы не понимаете, Иван… – вдруг тихо надрывно произнесла Соня и заплакала того горше, размазывая дрожащими пальцами слезы по щекам. Слезы были горячие, обильные и… странно сладкие. Наверное, они были оттуда, из безымянного промежутка, которому нет названия? Где барахтаешься и никак не можешь из него в нормальную жизнь выпасть?
– Что я не понимаю? У вас еще что-то случилось, да? Вас еще кто-нибудь обидел? – присел он рядом с ней на корточки.
– Да никто меня не обидел! Просто… просто я не могу больше так жить… Не могу, и все! Я не знаю, как мне жить дальше! Я не могу, не могу…
56 
