14 
— Нет, Олег. Не буду я с ней говорить. Она–то что, она конечно согласится, и слова против не скажет. Просто мне ребенок мой дороже, чем самая большая куча отрытых из земли дублонов…Сонечке любовь сейчас материнская да отцовская нужна, а не дублоны твои. Нет. Нет и нет…
— Ну и дура…
— Что?!
— Ой, да прости, Анька. Я же как лучше хотел. Вот убей меня, а не понимаю я этих ваших «любовь–нелюбовь»… Нормальный здоровый ребенок – чего его около титьки–то держать? Меня вон родители с пяти месяцев в ясли отдали – и ничего! Вырос, слава богу, не дураком. И мать моя теперь мной гордится вовсю…
Анюткина свекровка, это было правдой, сыном своим ужасно гордилась. И все время поощряла его на еще большие подвиги во имя этой материнской «гордости», приводя примеры из чужих головокружительных человеческих карьер. Так сильно поощряла, что Анютке порой очень хотелось остановить ее, объяснить, чтоб пожалела она своего сына, наконец…Объяснить про тонкую эту и ранимо–дрожащую связочку под названием «мать–дитя», которую потяни этой потребностью в «гордости» посильнее, и она тут же и оборвется, и заставит сразу страдать обоих. Потому что нельзя, чтоб тобою только гордились. Надо еще и любить уметь. А не заставлять своего ребенка «гордостью» за него выслуживать изо всех сил эту любовь. Так он и сломаться может в одночасье…
Ничего такого Анюта ни разу, конечно же, ей не сказала. Сама она любила своего мужа «за так», ни на какие такие карьерные подвиги его не поощряя и тем самым навлекая на себя свекровкино крайнее недовольство. Но особо по этому поводу не грустила, потому как где ж вы такое видели вообще, чтоб свекровь своей невесткой довольна была…
— …Так что ты подумай хорошо, Анька, я дело говорю! Не собираешься же ты с Сонечкой до трех лет сидеть? Чего с ней сидеть–то? Тем более такой момент - мать на пенсию вышла… Мне–то что, в принципе… Я просто о тебе забочусь. Ты ведь не чужая мне, жена все–таки. Мама моя тоже на пенсии, конечно, но ты сама понимаешь – нянька из нее никакая. Не умет она этого. Она и со мной никогда не сюсюкала в детстве. Я ее и ни видел почти – все на работе пропадала…
Она не нашлась даже, что ему и ответить. Со стороны получалось, что прав Олег. Вроде так мужнина трогательная забота о ней проявляется. А только не склеивалось у нее внутри что–то, не принимала душа такой вот заботы, отторгала ее начисто. Прав он был и в вопросе насчет «вовремя зацепиться» — скоро учебные заведения, расчухав возросшую потребность нового времени в услугах всевозможных дизайнеров–декораторов, и впрямь наштампуют их целую армию. Всяких. И способных, и не очень. Вообще, профессию свою, в пятилетних институтских трудах с удовольствием освоенную, Анюта без ума любила, и студенткой была одержимой, старательной и не совсем уж и бесталанной - прочили ей и преподаватели, и сокурсники большое и светлое будущее на этом художественно–трудовом поприще. Даже и сейчас – больше во сне, конечно, — придумывались–рисовались, рождались в смутных ее мыслях неопределенные детали какие–то, цвета, интересные сочетания…Или вдруг само собой навеет что - то ли из прочитанной книжки, то ли из воздуха, то ли ветром принесет… Очень, очень хотелось навеянному этому всю душу до остаточка навстречу распахнуть, уйти в это праздничное состояние всей своей человеческо–творческой сутью… Да только не могла она. Чувствовала – нельзя пока. Потому что суть ее сейчас принадлежала Сонечке, и нельзя было от нее оторвать на другое ни кусочка. Раз уж назвалась матерью – отдайся этому сполна, пока дитя любви твоей целиком требует. Не разменивайся, не лишай его того, что природой ему и только ему пока положено, несмотря ни на какие навеянные искушения… Да и вообще, не получалось у нее как–то связать в одно целое творческие свои ветры и приносимые от их будущей потенциальной реализации «дублоны». Глупо, конечно, но не получалось. И объяснить этого Олегу она не могла. Оскорбляли каким–то образом Олеговы думы о дублонах ее творческие ветры. И вся его каждодневная суета на трудной дороге к вожделенному обогащению их оскорбляла, и ничего она с этим не могла поделать…Хотя, может, насчет потенциального ее женского аутсайдерства Олег и прав был. Прав, потому что время вынесло впереди себя флагом именно такую вот женщину – ни в чем не сомневающуюся сильную добытчицу, монстра в стильных нарядах, почитающуюся себя громким званием «леди» потому только, что сумела холодно вытравить из себя и Наташу Ростову, и тургеневскую Асю, и чеховских героинь, так сложно–изысканно внутренне устроенных… Прав, конечно. Только правда его трусливой какой–то получается. Потому что совсем не обязательно для женщины быть флагом. Многие флагом этим быть вовсе не хотят. Как говорится, красиво жить не запретишь, но и не заставишь. Хорошее выражение. Целостное. И семья у них тоже хорошая. Тоже целостная. А только само собой получилось как–то, что растащили они это выражение по двум частям. Первая его часть осталась у Олега, а вторая, выходит, у нее. Обидно, черт…
14 
