очень нудно 
48 
И про Ленину мать, Веронику, он вспоминал часто, хоть и не виделись они совсем. Леня очень на нее похож – такой же романтик неисправимый, не желающий ничем свою свободу ограничивать. Она тогда сама его в отцы своему ребенку выбрала. А раз женщина выбрала – возражать не смей. Петров и не посмел…
Рассказывая все это сидящей перед ним женщине, Петров поймал себя на мысли, что он не просто историю жизни своей излагает, а вроде как объяснить пытается сам себе мужицкую свою суть. Вот так, словами. Хотя, наверное, и зря. Словами все равно ничего и не объяснишь…
— Да–а–а, странный вы, Митя, мужик… — только и произнесла, задумчиво на него глядя, попутчица. — Впервые в жизни таких встречаю…
— Да ладно вам, Тамара. Мужик как мужик. Нищий да гулящий, получается. А больше никакой. Вот и все мои достоинства.
— Ну да… Побольше бы таких никаких мужиков–то..
— Ладно, засиделись мы с вами, Тамарочка. Скоро уже за окном светать начнет. Ложитесь–ка вы спать — вон у вас глаза как слипаются. Я покурить выйду, а вы ложитесь…
Выйдя в тамбур, он неторопливо размял в пальцах дешевую «Приму», прикурил из пригоршни, как на ветру. Вагон сильно покачивало от быстрой ночной езды, колеса, захлебываясь, торопливо отстукивали свою дорожную песню, будто опасаясь не попасть в неведомо кем заданный ритм. Петров вдруг подумал о том, как в этом же поезде холодной зимней ночью ехал его сын, Илья Гришковец… О чем он думал, интересно? О том, какой сволочью оказался его отец? Сердце его тут же сжалось то ли от жалости, то ли от любви, то ли от досады на Таню – вот же натворила делов эта раскрасавица — девчонка… Он же так ее любил тогда. И она, наверное, тоже как лучше хотела, как и эта вот Тамара, его попутчица. А какой он, интересно, его сын? Такой же серьезный и упертый в цели, как старший, Вовка, или такой, как Сашка, любитель девчонок да ночных развлечений? Или другой совсем? А может, такой, как Артемка, весь внутри себя «тормоз задумчивый», как Вовка с Сашкой его называют? Или он на Леню похож? А может, на Павлушку? Аня говорит – замечательный мальчишка… От любви плохого не рождается – он в этом был абсолютно уверен. А Таню он любил. Хотя кого он не любил–то ? Всех одинаково любил… Смешно, наверное, так говорить – всех одинаково… Но он и на самом деле их любил – красивых и не очень, аристократок голубых кровей с пораненной гордыней и плебеек, жизнью затюканных, домашних хозяек и властных администраторш, женщин–цветочков и грубых чертополохов, растущих на обочине жизни…Много их на его пути встретилось, чего уж там. И они платили ему такой же искренней любовью. Потому что настоящей, в чистом ее, первозданном виде, ничего никому не доказывающей любви хочется всем, абсолютно каждой женщине, это он давно уже понял. И если б это поняли все мужики, и не делали свою любовь только условно–потребительской, не навешивали б на нее лишнего груза из своих страхов да глупых комплексов , мужицкого тупого бахвальства да чистой животно–пошлой физиологии, то счастливых устроенных женщин было бы куда как больше в этом мире… И не бегали бы они к нему, чтобы испить его любви по глотку, по одной капельке, потому что одним глотком никогда по–настоящему и не напьешься. И слава богу, что с женой ему повезло – она всегда его понимала, хотя бы по большому счету, но понимала, а по малому счету ей и простить многое можно – она ведь, в конце концов, просто женщина, а не ангел с крылышками. И спасибо ей за это ее понимание, и за эту его поездку в Екатеринбург, к сыну своему Илье Гришковцу… Хотя чего там — он бы и сам все равно поехал. Обязательно бы поехал, хоть и стыдно будет до смерти ему в глаза глянуть. А попутчицу, Тамару эту, он обязательно уговорит отца парня своего разыскать. Понятно же, что неплохой совсем мужик этот отец – вон как у нее глаза горели, когда про него вспоминала. По всему видно – наш человек… Что он, уговаривать не умеет? Еще как умеет… Трое суток пути впереди – времени–то завались для благого дела…
Часть III
16
— Ты зачем приехал, Глеб? – растерянно спросила Люся, вмиг сникнув и втянув в голову в плечи. Тут же исчезла испуганно, растворилась торопливо в пространстве и времени поселившаяся было в ней так доверчиво умненькая гончаровская барашня, и только нелепая юбка с расфуфырами, голые плечи в разрезе белой кофточки да забранные наверх в высокую прическу черные волосы так же нелепо напоминали о том, что еще минуту назад она была другой, и жизнь ее была другой, и не было в ней никакого Глеба Сахновича с его насмешливо–ироничным взглядом красивых голливудских глаз, пробивающих ее душу насквозь…
48 
