57 
– Ну и что это, как думаешь? – повернулась к Кате с обиженным, даже несколько оскорбленным выражением на лице.
– Это ковер, мам, – устало проговорила Катя, с наслаждением скидывая с ног туфли на высоких каблуках, – я ж тебе говорила…
– Вот это – ковер? Нет, это не ковер, это просто первобытная тряпка какая-то. Пошлая и мещанская. Она что, и впрямь его своими руками вышила?
– Ну да…
– Зачем? Не понимаю… Что она хотела этим сказать? Поиздевалась над нами, что ли?
– Нет, что ты… И не думала даже. Наоборот, она как лучше хотела. Чтоб от души. То есть она хотела сказать, что всю свою душу в этот ковер вложила.
– Душу? Вот в эту тряпицу?
– Ну да. Она так самовыразилась. Все только ее богатство видят, а она… Она просто любви хочет, понимаешь? Она этот ковер две недели вышивала, с утра и до вечера. Это не ковер, это крик души, мам…
– Хм… Все равно – не понимаю… А в ключах от квартиры ее душа никак самовыразиться не могла, к примеру? Она ж не марсианка какая-нибудь, понимать же должна, что Милке теперь жить негде. Тоже мне душевная нашлась! Какая Милке от этого ковра польза?
– Так не в пользе же дело, мам!
– Да ладно, молчи уж, защитница! Лучше сестру свою родную пожалей! Где они теперь жить будут, по-твоему?
– А у Стаса что, нельзя?
– У Стаса? А ты его родителей малахольных не разглядела, что ли?
– Почему малохольных? По-моему, они вполне нормальные люди.
– Ну да, нормальные! Невооруженным же глазом видно, как там эта старуха заправляет, свекровь Снежанина. Явно у них война за территорию влияния идет. Не, Милка там жить не сможет… Хотя и у нас обстановочка для молодых тоже не сахар, конечно. Но здесь все-таки для нее – дом родной. Как бы ни было, а свои семейные тараканы – они привычные. А чужие? А сызнова привыкать? Не, Милка не сможет… Так что придется тебе на диванчике в гостиной ютиться, доченька.
– Хорошо, мам. Что делать, раз надо.
– Ага. А коврик этот Нюськин себе оставь. Засыпать будешь – и любуйся теперь на него. Нет, какова же оказалась, жадюга старая! Душа у нее, смотрите-ка, любви страждущая! А то, что в мою в душу плюнула подарком своим, так это не считается! Ей чего – она ж бездетная, она ж не понимает, каково это, двоих детей вырастить да в люди вывести… И все одной, одной… И от мужа никакой помощи нет! Вот где он, этот муж? Не знаешь, кстати, родила она… эта… как ее?
– Ее Светланой зовут, мам.
– Да хоть Пелагеей, мне все равно.
– Я не знаю… Наверное, уже родила.
– Ой, прости ты меня, господи… И за что мне наказание с вашим отцом такое? Из ума выжил, обалдел на старости лет. Весь город уже, наверное, знает… И что мне теперь со всем этим делать, а? Как думаешь? Как дальше-то жить?
– Я… я не знаю, мам… Наверное, его лучше… отпустить? Если уж так получилось…
– Что?!
Вопрос прозвучал и не вопросом, а коротким беспомощным вскриком. Повис в воздухе, как палка над головой. Даже пришлось голову в плечи вжать от испуга, будто и впрямь присутствовала опасность удара. Подняв глаза, она осторожно взглянула на мать и в первую секунду не поняла даже, что происходит. Потому что в кресле напротив сидела и не она совсем. Другая совсем женщина сидела. С таким потерянным выражением лица, будто его вообще не было. Дрожащее бледное пятно, а не лицо. По крайней мере, от властной и с детства привычной безапелляционности и следа на нем не осталось. И глаза… Нет, не было у мамы таких глаз, никогда не было! Таких отчаянных, таких слезно жалких. Таких, как у отца давеча, когда он ей на кухне исповедовался.
– Мам… – только и смогла хрипло произнести Катя, не зная, что сказать, – мам, ты что…
– Да ладно, не мамкай… – устало произнесла женщина, сидящая напротив и постепенно приобретающая привычные материнские черты. – Чего размамкалась-то? Ничего, дочь, все обойдется как-нибудь… Перемелется, мука будет. Пойдем спать, утро вечера мудренее. Завтра же рано вставать, к сватам надо идти, я обещала Снежане помочь столы накрыть… Не надо было уж нам второй свадебный день затевать, что ли? И одного бы дня хватило. Но не положено ведь один день гулять. Не по-людски как-то…
– Что, отдала сестру замуж? Голова с похмелюги не болит?
Лариса ворвалась в кабинет, как всегда, вихрем. Плюхнулась на стул, вытянув вперед худые ноги в маленьких, почти детского размера, ботиночках. Катя моргнула, уставилась на нее удивленно.
– Ну, чего смотришь?
– Да нет, ничего… А разве я тебе говорила, что у меня сестра замуж выходит?
57 
