4 
На потолке была ночная комната, по размерам совершенно подобная своей дневной, только пустая,– и она казалась Катерине Ивановне гораздо роднее и ближе, чем та, что внизу. Катерина Ивановна подробно знала – на примере своей – этот сорт беленых комнат над головой, меблированных только серыми люстрами, где в слое невесомости колеблются байковые паутины и размытый свет ложится веерами, как бы не совсем раскрытыми, с одним особенно таинственным, еле выпростанным уголком. В этой нежной пустоте Катерина Ивановна спокойно проводила долгие бессонные часы – но двоим там было просто некуда деваться друг от друга, и возникало чувство бесприютности, особенно донимавшее Катерину Ивановну с тех самых пор, как мать перестала храпеть по ночам и стала дышать тяжело и страшно, словно кто-то раз за разом наступал на пустой бумажный мешок.
Такое случалось и прежде, особенно после ссоры, когда они в десять часов выключали электричество: по мере того как вещи, словно припоминаясь и восстанавливаясь по памяти, возникали из темноты, на обеих сходила бессонная ясность, и одна боялась потревожить бодрствование другой – более, чем самую чуткую дрему. Обе лежали не шевелясь, обе замирали, когда внезапно хлопала дверь подъезда или начинал гудеть водопровод. И в гостях у Маргариты было то же самое, только шершавое дыхание слышалось не слева, а справа, и ночные звуки возникали непривычные, объемные – скорее мутные шумы,– чувствовался пятый этаж, большой проспект с трамваями и тополями. Резкая новизна трамвайных трелей (ночью и сверху казалось, что по этим освещенным аппаратам кто-то звонит, звонит издалека) заставляла Катерину Ивановну бояться, что старуха все-таки будет потревожена, хотя она и понимала, что та как раз приучена к этим долгим безответным звонкам. Катерине Ивановне было неуютно от каменного простора, от высоты, и к этому прибавлялась странная двухкомнатность Маргаритиной квартиры. Гостье, привыкшей к одинарному жилью, вторая клетушка представлялась каким-то секретным местом, где происходит совсем не то, что на открытой половине жилья. Именно здесь Катерину Ивановну посетила смутная догадка, что ей всегда и везде полагается делить помещение со старухой, что это и есть ее настоящее место и судьба.
Она не могла объяснить почему: видимо, причина заключалась в том, что тридцатипятилетняя Катерина Ивановна еще совсем не жила и не имела своего настоящего горя, поэтому ей давались – как дополнение до целого человека – чужие немощи, болезни, сдавленные вздохи в темноте. Катерина Ивановна пыталась себе объяснить, что ей просто нужен чей-то жизненный опыт, больший, чем у подружки Маргариты, менявшейся по ходу жизни, будто насекомое, вроде бабочки или стрекозы, и не помнившей саму себя хотя бы год назад. Однако здесь заключалась не вся правда. На самом деле опыт требовался не для того, чтобы пользоваться им для каких-то целей или хотя бы знать его содержание: ему следовало просто быть и заполнять собой пустоту, которая образовалась за годы, когда детство Катерины Ивановны кончилось, а взрослая жизнь так и не началась, и не было такого события, которое не изживалось бы за единственный день. Теперь, когда мать умерла, Катерине Ивановне требовалась другая старуха, и Маргарита, увлекая ее к себе, предлагала замену – чисто механическую, зато немедленно, пока судьба не учуяла брешь.
Но Катерина Ивановна не хотела у них ночевать, сегодня она особенно боялась слюнявого бормотания Комарихи, все норовившей предостеречь ее от каких-то таинственных бед и будто гадавшей по трещинам на стенах своей помраченной комнаты. Трещины словно начинались где-то очень далеко и возникали непосредственно от ударов различных событий, а после двигались по земле, по зданиям и камням, дорастая до логова ведьмы, проникая туда со всех сторон, будто тонкие корни. Сходство с корнями заставляло думать, что Комариха вдобавок влияет на события, питая их гнилыми соками своего жилья, где на спинке кровати горой громоздятся перепревшие тряпки, а в углу мутнеют трехлитровые банки с чудовищными огурцами, похожими на заспиртованных гадов и рыб. Что-то нашептывало Катерине Ивановне, что от Комарихи следует держаться подальше, иначе подмена действительно произойдет, и тогда ее сознание наполнится согбенными движениями старухи, этого бесформенного сращения полумертвых таскаемых ног и страшно живых, до кости щупающих рук,– и собственная жизнь Катерины Ивановны не начнется никогда.
4 
