15 
Гил взмахнул кончиком клинка в сторону второго животного и отсек ему левую руку. Конечность шлепнулась на пол, пальцы несколько секунд еще отчаянно сжимались в судорожных конвульсиях, пока не признали поражение. И тогда рука исчезла. Инженерам она больше не требовалась, а потому не было смысла поддерживать ее существование.
Гил двинулся к остальным восьми дьяволам, угрожающе размахивая клинком. Но конечно, прогнать их ему не удалось. Ведь на самом деле они не знали страха, не могли испытать боль, а были созданы специально, чтобы убить его. Гил обозленно взмахнул клинком, не коснувшись дьяволов по-настоящему, а лишь чиркнув звуковым пучком по двоим из них. Один, перерезанный почти пополам, сумел сделать единственный неровный шаг, дернулся, как эпилептик, и рухнул на пол, обливаясь красными струями, которые, несмотря на свой ненастоящий источник, все же обрызгали Гилу лицо. Он принялся стирать брызги, ничего не получалось, и только тогда сообразил, что инженеры хотят сохранить их нетронутыми. Сгусток красной жидкости попал ему в нос, он высморкнул ее на пол. А тем временем второй дьявол, с рассеченной головой, мягко соскользнул на камень арены.
Подступившая тошнота пощекотала глотку Гила своими кислыми пальцами. Мастера испытаний слишком уж старательно заботились о деталях, слишком щедры были на садистские подробности для зрителей. Они расплескивали кровь и боль, как детишки — воду и грязь. Гил подумал: уж не по той ли причине они хотят, чтобы звуковые ружья не пускали в ход до последней крайности, что ружья эти — оружие чистое и не оставляют после себя ни крови, ни изувеченных останков, если нацелены как следует? В чем же состоит подлинная цель испытаний: дать юношам возможность добыть себе статус и доказать мужскую зрелость или же пощекотать нервы музыкантам и их леди полными ведрами ужасов?
Шесть уцелевших дьяволов разделились и осторожно пытались окружить его. Они приближались с трех сторон — зубы в пене, глаза бешеные. Но не эти зубы его прикончат, как бы устрашающе они ни выглядели. Дьяволы просто стиснут его в смертельных объятиях, и тогда их аннулирующие волны погасят положительные колебания живого организма и сотрут человека с лица земли…
Он описал дугу кончиком ножа и за десять секунд аккуратно рассек всех шестерых пополам. На пол пролилось чудовищное количество крови, она растекалась во все стороны, словно растопыренная тысячепалая рука с неправильной формы кистью.
Гил обшаривал взглядом арену в поисках признаков следующего испытания. На какое-то время, отмеренное считанными секундами, ему показалось, что, возможно, все уже кончено и он победил. Но молчание толпы и пристальные взгляды судей сказали ему, что это не так. Что же тогда? Может быть, это война нервов: растянуть секунды в минуты, растянуть минуты в десятки минут, пока он готов уже будет разорваться от напряжения, а потом напустить на него очередной ужас? Но времени развивать эту мысль дальше не осталось. На него обрушилось следующее испытание.
Внезапно он увидел, что кровь, пролитая во время последней схватки, шевелится и вздрагивает — не просто как все звуковые конфигурации, которые вибрируют и мерцают, но целенаправленно. Кровь десяти дьяволов начала стягиваться вместе и, нарушая законы гравитации, взметнулась по искривленному полу алым прибоем, образуя глубокие лужи с растущими вверх краями. Эта кровь мгновенно коагулировала, свертывалась, собиралась в черные сгустки, которые сливались, сплетались, захватывая все больше и больше липкой жидкости. Гил почти физически ощущал это движение, как и трепет отвращения в рядах зрителей. И все-таки они любовались этим зрелищем с дикарской, почти похотливой жадностью. У них оно вызывало сладкую и жутковатую дрожь — о, такого они ни за что не пропустили бы!
И вдруг в лужи свертывающейся крови, пополняя и подпитывая их, хлынули галлоны красной жидкости, которая вырывалась из разрезов на оседающей туше дракона, — кровь сохраненная, припасенная, дожидавшаяся этой минуты. Она стекала по полу к пульсирующей массе, расплескивалась вокруг нее, волшебным образом притягивалась к ней и удерживалась. Желеобразная масса подрагивала, теперь она уже набрала дюжину футов высоты и девять толщины, и превратилась в колонну сгустившейся, почти затвердевшей крови со своей собственной диковинной жизнью. А потом в одно мгновение она осела до шести футов, разделилась на две колонны, каждая из них вновь вытянулась до прежней двенадцатифутовой высоты, но теперь толщиною лишь в четыре с половиной фута.
15 
