очень нудно 
57 
— Ничего.
— Если ты ее тронул…
— Да не тронул я ее. Она от всего этого в восторге, как девчонка. И думала, я тоже приду в восторг. Понимаешь, она знает, что мне наплевать на этот город-государство, на все его порядки. Но она забыла, что теперь я должен вести себя как составная часть этого общества, ибо только оно даст мне какие-то преимущества. Она не собиралась говорить, но решила меня обрадовать. Я притворился, будто в самом деле радуюсь. Так что незачем мне было ее трогать. Мне нужно только убить тебя.
— Эй, да подожди ты минутку…
— Я не позволю тебе свергнуть музыкантов, когда добился своего!
— Рози, но за пределами этого города есть люди, которые…
— Уродцы!
— Люди, которые…
— Не желаю ничего слышать! — завопил композитор.
Гил резко взмахнул стопой и ударил Рози в спину. Горбун перевалился через него. Давление на плечи исчезло, вместо него нахлынула боль от ран. Гил, дрыгая ногами, вывернулся из-под композитора, вскочил. В голове оглушительно зазвенели цимбалы.
— Рози, перестань!
— Я должен тебя убить!
— Ты не сможешь, Рози.
Он пятился перед горбуном, который, пригнувшись, надвигался на него; руки его скручивались и вибрировали, как оборванные струны, в каждой клеточке жадно кипела кровь, цель оправдывала для него любой поступок.
— Я не смогу?
— Черт побери, я же знаю тебя, Рози! Я люблю твою сестру. Ты сам говорил, что я — твой единственный друг, помнишь? На арене, в День Вступления в Возраст…
— Плевать.
— Но…
— Плевать, потому что все это ничего не значит. Дружба, любовь… все это очень здорово, только они ни черта не значат, если ты не человек, а только полчеловека.
Слюна залепляла ему рот, и слова звучали невнятно.
— А что тогда имеет значение, Рози? Я не вижу ничего, имеющего для человека большее значение.
— А значение имеет то, что я больше не уродец! Я добился своего! Они меня признали. Они мне поклоняются как Богу — или будут поклоняться через сколько-то лет после моей смерти. Вся жизнь, Гил, — это бесконечная борьба за то, чтобы выбиться, достичь положения, когда ты уже не просто орудие или какой-нибудь там гобелен. Как почти все кругом, сам знаешь. Каждый — или одно, или другое. Гобелены нужны для развлечения, для забавы. Бредут, спотыкаясь, по жизни, чтобы другим людям было о чем поговорить. Они — грязь. И не потому, что не могут выбиться, а потому, что другие люди не дают им выбиться. А остальные — лишь орудия в руках хозяев, настоящих работников этого мира, их можно пустить в ход и даже сломать, если надо что-то завинтить, согнуть, прибить, лишь бы помочь работнику взобраться на ступеньку выше. И теперь я — главный работник, мастер, хозяин этих инструментов. Я могу приказать, чтобы гобелен свернули, повесили в чулан или просто сожгли и забыли. Я могу забраться на самую высокую ступень — и никогда другой мастер не всадит лезвие мне в спину. Вот что имеет значение, Гил! Но ты этого никогда не поймешь и не подладишься к этому порядку. Ты — не тот тип.
— Хорошо, что не тот, — отозвался Гил.
— А тебе следовало бы видеть жизнь в таком свете. Может, если бы твои отметины больше бросались в глаза, если бы тебе приходилось пробивать себе дорогу, несмотря на рога на голове и шпоры на руках, может, тогда ты бы лучше понимал отношение орудия и хозяина.
— Но мы можем поговорить об этом подробнее, — сказал Гил. — Ты ведь уже говоришь об этом. Давай сядем и…
Рози рванулся вперед быстрее, чем ожидал от него Гил, все еще согнутый, гротескный в этой звериной позе.
— Я не дам популярам убить тебя, Рози.
Он отступил за стул и стиснул спинку, готовый поднять и швырнуть.
— Наверное, не дашь. — В голосе Рози звучало бешенство. — Но разве ты не понимаешь, что из этого выйдет? Неужели ты такой тупой, ты, сын Мейстро? Я буду музыкантом в мире популяров — уродцем! Опять уродцем!
— У популяров хватает своих горбунов. И куда более диковинных штук, чем рога и когти.
— Но я-то буду музыкантом, и от этого никуда не денешься! Я не смогу сочинять музыку. У меня не будет понимающих слушателей. Я останусь музыкантом, не важно, горбатым или нет, в мире, который не понимает и не ценит музыку, — фактически в мире, у которого есть все причины ее ненавидеть! — Он задыхался, как будто дыхание причиняло ему боль. — Я буду все равно что мертвый!
57 
