Последние отзывы

  79  

У солдата из ноздрей закапала кровь, он подхватывал ее губами.

Свиридов отворил дверь.

— Ступай. В синяк били. А виноватых нет. Снег клади на переносицу. Стой, я тебе бинт дам. Пройдет. Как звать? Пройдет, Михаил! Дома ждут? Дай тебе бог. Давай. Дуй до горы. Не он? Нет? Не боись, его не увидишь никогда, отпуск дам. Он?

Солдат шмурыгал, сморкался в бинт, задирал голову, смежив веки, будто прислушивался. Свиридов крякнул:

— Ступай. Дневальный, давай рентгенолога. Здрасти, товарищу грудную клетку. Подозрение на воспаление. Ходит, понимаешь, без головного убора. Ляжь, не бойся!

По запрокинутым рукам съехал свитер, расстегнулась рубаха, не дышать, живот придавил защитный фартук — прогудело.

Клинский возмутился.

— Свиридов, что за самодеятельность? Что-то при новом губернаторе вы много себе позволяете. Ты не в родном клубе! Что такое? Куда?!

Свиридов подпрыгнул и заглянул Клинскому за шиворот.

— Ерунда! Показалось, рубашка ваша маленько устала. Что ль, грязновата. А если и да, что ж такого? Кто узнает? Никому. Только вы и я — могила. Я побег. Да чо вы смурной? Забудем. Пусть я шутил.

Клинский сызнова задудел губами, прикрыл ладонями ворот рубахи, я решил, он закашлялся — но он так смеялся.

Старый двигал по столу сгущенку.

— Шестаков оставил. Арестовали. Водоканал, какая-то механизированная колонна заявила, что давали. И он брал. При мне признался. Неудивительно. Не удивлюсь и… Нюхаешь? Я пьян! Полдня заливал на площади каток — боялся простыть. Молоко привозили. Время то же. Завтра надо убираться. Все наше я собрал в мешок, закидал грязными наволочками. Послезавтра — Москва. Дотерпишь?

— Еле хожу. Противно.

Медсестра уколола — начали антибиотики. Выпил витамины, полоскал рот. Температуры у меня нет, есть слабость. Парили ноги с горчицей. Научили позе для отхаркиванья. Кашель редел, но, взрываясь, оставлял ноющую боль, лечь на живот. Пожалуй, болят кишки и желудок, я крутился, чтоб застать боль в изначальном месте, застать ее глаза.

Старый поискал врача по кишкам, обещали утром, может, эта боль — день без горячей пищи? Ночью никто не придет. Если воспаление, антибиотики снимут и его. Второе одеяло. Но я смогу встать?

На два часа меня хватит? Нам на руку — я валяюсь, сторожить не будут. До станции, самое большее, час, в поезде сразу лягу. Но все может наладиться уже утром. Отравился? Что я ел? Отбой.

Дежурная сестра Старому: вас спрашивает какой-то с мясокомбината Григорий. Говорит, вы знаете. Старый: мы ж не можем ему помочь, что он до нас прикипел. Скажите, не пускают к нам.

— Нет. Пусть ждет.

— Ты не спишь? Болит желудок?

— Никого нет?

— Мужики у телевизора. Чего тебе этот Гриша?

— Ты прав: их нам не сдвинуть. Но крыс мы приведем. Из мясокомбината. Ты понял? Они на взводе, жрать нечего. Если отрезать от воды — тут же сдернутся!

— Подожди, ты проснулся? Что несешь?!

— Не ной. Сколько цехов? Мясокостный есть?

— Опомнись, самое меньшее — триста тысяч… Разве можно?

— До города час пешком. Дойдут в двое суток. Как раз. Развилок нет. В поле не пойдут — снег. Ты ему объясни, как правильно… Попомнят. Зови!

— Что ты несешь?! — с сердцем воскликнул Старый.

— Все равно.

— Хорошо-хорошо, хорошо. Но тебе не все равно — запомни!

— …Да, Гриша, да, есть способ. Сядь. Трактор с плугом можешь?

— Да у меня кум в совхозе!

— Я тебе рисую: забор ваш, если лицом стоять.

— А где вахта?

— Вот. Это ручей, куда ходят пить. От угла забора пашешь вдоль ручья, до трубы, куда ручей втекает, и дальше — к дороге. Но между бороздой и дорогой оставляешь проход. В три метра. На этих трех метрах не колесить, чтоб не воняло. К воде им теперь не подойти — ночью они вдоль дороги уйдут, если вечером распашешь. Только не звони, что мы научили. Сделаешь, и сам за ворота не суйся.

Арест снайперов

Время «Ч» минус 2 суток

Не мог спать, и Старый ворочался от возбуждения. Как пацаном перед выездом в грибные места. Как после драки. Мучает близость завтра и его ненаступаемость. Кажется, сон — миг, закрыл глаза, открыл — утро. Выходит, до все решающего дня осталось моргнуть. Так близко, что горячо. Но это отсюда, с вечера. Когда просыпаешься, уже не чуется, что вчера — миг назад. Просыпаешься другим — ощутимо прожившим сонное время. Тело помнит. Похоже, двоится дума о смерти. Если воскресенье есть — умирающего от него отделяет один последний вздох. Но с какой же тяжестью суждено отделиться от земной приснившейся жизни, если даже одна сонная ночь так тягостна? Не думать о завтра, так скорей.

  79