16 
Думали – поражен нерв и оперировать бестолку, но в Москве ультразвук показал – можно побороться. Сделали первую операцию и – получше, но оперировать второе ухо Бабаев отказался наотрез: «Мне вполне хватит одного». Его потрясли гимны уличной Москвы, воющее метро, невозможность сказать собеседнику тихое слово, прогулки вдоль Садового теперь казались кошмарными (разве он не прав?) – слишком много звуков рвалось в него. Так и остался. И я говорил с ним всегда подготовленно, законченными, отчетливыми фразами и, получается, не мог говорить обо всем, о себе, не мог ответить или спросить молчанием. Когда человек худо слышит, твои разговоры с ним похожи на тюремное свидание: все, что надо, все, что можно, и – ничего больше. А может, так и надо говорить.
- Ранней весной в Москве
- Мне возвратили слух.
- Я лежал с закрытыми глазами
- В палате Боткинской больницы,
- Еще не веря чуду.
- В руках у меня был спичечный коробок.
- Спичечный коробок —
- Это самый чувствительный прибор
- Для измерения силы звука…
- Если поднести его к ушной раковине,
- Можно услышать, как шумит море,
- Гремят лавины в горах,
- Шелестят пески;
- И я слушаю эти звуки жадно,
- Неотрывно, пока сестра не коснется
- Моего плеча.
- И вот я подошел к окну,
- И окно растворилось настежь,
- Ветер взвил занавеску перед глазами,
- И на подоконник взлетел воробей,
- Серый, взъерошенный,
- Московский, мартовский воробей.
- Дружище!
- Он покосился на меня острым глазком
- И чирикнул: «Чив-чивить?»
- Десять,
- Почти десять лет
- Я не слышал этих звуков.
- И я выронил спичечный коробок из рук,
- И спички с грохотом рассыпались
- По кафелю солнечной палаты.
Хотя откуда могли взяться спички в пустом коробке?
Еще – бездомность. Он жил в чужом городе среди чужих людей. В Ташкент все приехали к нему, он – хозяин, знает, где взять дрова. Гости уехали, он отправился вслед, за своей жизнью:
- У юности всегда свои тревоги,
- Душа подскажет вещие слова.
- Скажи, как станешь подводить итоги:
- В твоем ХХ веке все дороги
- Ведут в Москву – и вот она, Москва!
Вот она! – он приехал в 1960 году, Ахматовой сам не звонил, считая: все сужденное уже случилось, встретились несколько раз, Ахматова находила сама, соседка, подзывая к телефону: «Голос как судьба…» Дочь хотел назвать Анной, но взбунтовалась жена: «Что это за Анна Эдуардовна?!» Москвичей долго не мог понять. Один писательский сын из «золотой среды» (как из Золотой Орды) поучал: «Все москвичи – змеюки!»
Литературный советский мир маршировал и кормился колоннами, армиями, но Бабаева никуда не зачислили, жирные куски делились на «своих», в Домах творчества ядовито острили антисемиты и сионисты, а Эдуард Григорьевич в стороне кушал свой компот и гулял со всеми, не обрастая связями.
Он разглядывал достижение литературного «имени», денег как желанный, но недоступный вид спорта, издалека, понаслышке: говорят, издателей надо водить в ресторан, рецензии организовывать. Он искал внимания нужных людей. И не получалось. Его не брали играть, словно он не знал языка. Начал читать свое генералу Смелякову, тот грубо: «Что ты мне читаешь? Носи по редакциям. Это твоя судьба». Тронул Трифонова своей рецензией «Повести романиста» (угадал, романы приближались), и вроде срасталось, Трифонов позвонил, спасибо, вместе сходили в музей и с удовольствием молчали, но только: не дадите ли рекомендацию в Союз писателей? – сразу надулся: «Я сейчас уезжаю в Париж», и заговорщицки прошептал: «В Париже Зинаида Шаховская считает меня первым писателем».
Последний раз Бабаев видел его в Центральном доме литераторов, показал жене: «Смотри, он выглядит, как бык Апис, которому золотили рога, прежде чем принести в жертву». Через неделю Трифонов умер.
Рассказы о писателях заканчивались одинаково – нет.
И он откликнулся (словно ждал), когда я сказал про жестокость русских писателей девятнадцатого века между собой: «Они не успели понять, что такое время бывает у народа только раз и больше не будет. Вообще, – он оглянулся: никто не слышит? – Пушкин написал: в России главное чувство – недоброжелательность». Он часто говорил, шутливо оглядываясь: «Есть такие темы – только затронешь, так Центральная группа войск начинает прогревать моторы».
16 
