очень нудно 
100 
Она слушала его и не понимала, почему ей так спокойно и хорошо с этим едва знакомым человеком, почему она задает ему вопрос за вопросом и не может наслушаться, наговориться. Говорил он все-таки лучше, чем писал! Он еще раз осторожно спросил ее, не слишком ли она устала, не хочет ли отдохнуть, она не хотела, но снова начала извиняться, что вот ведь свалились на его голову и сами, наверное, не дают хозяину отдохнуть, он только посмотрел на нее с легким укором молча — и она поняла наконец, в чем дело. Комфорт. Не жалящий, не ранящий, не язвящий собеседник — любезный. Хотя и свободный при этом, и страстный, и нервный даже — когда Сергей Петрович заговорил о музее, о том, как собирал его с мальчишками по крохам, как, преодолевая страшные препятствия и клевету, ходил с ними в экспедиции, он даже заикаться начал. И все равно — порода, вот что сквозило в манерах и улыбке. Только как же он вырос таким, при советской-то власти? Ведь он и пионервожатым был, но ничего, ничего пионерского она не разглядела в нем, кроме разве что наивности некоторой и энергии, все еще бьющейся в жестах. Членом партии он так и не стал, — это Сергей Петрович тоже заметил вскользь. И она сказала, наконец, тяжело вздохнув, как поражает ее тот ушедший мир, о котором он рассказывает сейчас, — цельностью, внутренней гармонией, светом.
— Все выстроено, все ясно, путаницы нет, не то что на сегодняшнем масленичном шествии…
Сергей Петрович покачал головой.
— Ну, Масленицу устраивают облисполкомы, или как они теперь называются — люди там сидят не слишком грамотные. Только с гармонией и цельностью ушедшего мира я бы не торопился… Как раз сегодня читал в библиотеке материалы о местном главе уездного дворянского собрания, Владимире Алексеевиче Адашеве, я уже давно им занимаюсь. Сделал он для города и окрестностей много — строил дороги, больницы, школы, человеком был образованным, окончил Санкт-Петербургский университет, факультет права.
— Он был родственником того самого Адашева, поэта? — начала припоминать Тетя.
— Приходился ему родным сыном и жил в собственном доме в Калинове, дома этого, увы, больше нет, но вот адашевская усадьба, Утехино существует. В тридцати километрах, рядом с селом Покровское. Я там регулярно бываю, барский дом жив, а год уже почти как назад… Впрочем, это история долгая, не знаю, стоит ли начинать… Мы же еще в музей собирались зайти…
— Стоит, стоит, если только это не утомительно для вас, в музей все равно уже не успеть, — ответила она и взглянула на часы, — начало пятого, поезд в Москву в семь.
Теплый все спал.
— В Москву вы можете поехать на экскурсионном автобусе, — возразил Сергей Петрович. — Около шести он обычно отходит от музея — договориться мне ничего не стоит. Поздним вечером будете дома. Зима, не сезон, места в автобусе наверняка будут.
Тетя сейчас же согласилась и порадовалась про себя, что не нужно заезжать в гостиницу, за первую ночь они уже рассчитались, рюкзаки со всем содержимым взяли с собой, только щетки зубные оставили в ванной… Ну, да их, говорят, надо менять почаще!
Сергей Петрович рассказал ей об Утехине, о том, как отправился навестить его теплым майским днем, как волновался, не разрушен ли барский дом ураганом, и ведать не ведал, какой клад ожидает его в развалившейся башенке мезонина. Тут он встал и принес Тете тетрадку — самую обыкновенную, коленкоровую, исписанную бисерным почерком, совершенно неразборчивым еще и оттого, что часть страниц была когда-то сильно подмочена и буквы растеклись в неясные, мутные знаки.
— Вот он, тот самый дневник Анастасии Павловны, супруги Владимира Алексеевича Адашева. Или просто Аси, — Сергей Петрович улыбнулся.
— Аси?
— Дочь экономки, из крестьян, она приглянулась барину еще совсем юной — вот он и воспитал ее, образовал, для себя! Осталось предание о том, как Владимир Алексеевич устроил в Калинове бал в честь губернатора. Так общество впервые и увидело Асю. В темном бархатном платье, беленькая, хрупкая, с глазами большими, серыми, кто-то ее даже с Анной Карениной сравнивал, хотя Толстой ведь ошибался, то сероглазой ее делал, то темноглазой, но про Асю мы точно знаем… Она была сероглаза, это и в письмах к ней сохранилось, Владимир Алексеевич писал в одном из них прямо: «Целую тебя в серые и такие чудные глаза твои», — Сергей Петрович потупился. — В общем, отбою от кавалеров не было, и после бала сразу несколько молодых людей немедленно решились просить Асиной руки, невзирая на ее происхождение. Тут-то и выяснилось: надежды у них никакой — через две недели Ася едет с барином в Париж.
100 
