Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
82 
Будьте бдительны, живите, вросши в окоп! В тот же вечер в мобике она переименовала предательского «Миша» в безобидную Тишку, Тишкин номер забила под Тишкиной девичьей фамилией, писать эсэмэски старалась пореже, и все равно, отправив письмецо, получив ответ, сейчас же стирала, только кое-что, самое лучшее, пересылала себе же на рабочую почту, а потом складывала в файл под названием «Прилагательные с двумя Н». Взаимные звонки немедленно убирала из отчетов тоже — пусть и зашифрованные — на всякий случай. И несколько раз нарочно оставляла мобильный на видном месте, когда Коля был дома — пусть убедится, если захочет.
Мир был тесен, кухня коммуналки, всюду глаза и уши — и в кабинет Ланина она больше не заходила, и ланинские колонки теперь старалась на проверку не брать. Даже из проекта «Семейный альбом» постепенно вышла, это, правда, получилось само собой — подготовила только два фрагмента из «Фотографии» Голубева, которые и опубликовали в январе. Написала Сергею Петровичу благодарственное письмо и отправила оба номера.
После первой публикации воспоминания от читателей, до этого сочившиеся тонкой струйкой, буквально хлынули. Почти все они, все эти доморощенные мемуаристы, терзали один и тот же сценарий: сначала рассказывали про детство, описывали похожую на человеческую жизнь, но потом начинались сплошь унижения, болезни, гибели, аресты, редкие мгновенья счастья, задавленные черными глыбами отчаяния, тоски, разлук и смерти, смерти — причем повторялось все это независимо от того, какого года рождения был автор письма — 1917-го, 1937-го, 1946-го… Лена выполняла львиную часть работы — читала, раскладывала, сокращала, Тетя перестала справляться почти сразу, не физически — душевно: душа не вмещала в себя столько горя.
Но последнее письмо Голубева ее обрадовало, и она с нетерпением ждала новой порции, которая вскоре и пришла.
Голубевы приехали в Москву всем семейством, даже Митю удалось уломать, даже академик Федя вырвался на два денька, только батюшка должен был явиться позже — всех их вызвал Павел Сергеевич Сильвестров, Иришин дядя, родной брат ее матери, давно уже знатный московский «чайник». Сильвестров приглашал ярославских родственников сразу на два юбилея — собственный, пятидесятилетний, и двадцатилетие своего чайного дела.
Тетя читала все это прямо на работе, и под стрекотанье проектора, ручку которого неустанно крутил ее невидимый адресат, снова растила, раскрашивала и озвучивала черно-белые немые нежные тени, отдыхая, отвлекаясь от отношений с Колей, Ланиным, собой.
…Простор и устройство сильвестровского дома очаровали всех: двадцать комнат, мраморная лестница, на втором этаже — стеклянная оранжерея с экзотическими цветами — матушка глядела и наглядеться не могла. В гостиной стоял высокий аквариум с рыбами и гадами морскими, подсвеченный оранжевым светом — к нему так и прилип Гриша. В отдельной комнате устроена была картинная галерея с работами Шишкина, Кустодиева и других, совершенно неведомых Голубевым художников.
Павел Сергеевич встретил Голубевых чрезвычайно радушно, каждого облобызал трижды, щекоча пышными надушенными усами. Голубевы не видели его с того самого приезда, когда он всех их сфотографировал. Павел Сергеевич почти не изменился — по-прежнему был подтянут, моложав. Разве что очерк лица стал суше и добавилось морщин у самых глаз, ясных, серых — хотя когда-то они были почти такие же темно-голубые, как у сестры. Одевался Сильвестров франтом, ходил в котелке и с тростью, курил после обеда душистые сигары — словом, вовсе не походил на их ярославских купцов, многие из которых по-прежнему носили поддевки и не брили бороду. Под стать Сильвестрову была и жена Варвара Николаевна — стройная, миниатюрная шатенка, державшаяся с ярославской родней приветливо, но без фамильярности, сохраняя едва уловимую дистанцию. Варвара Николаевна носила узкие юбки с разрезом, маленькие шляпки по последней моде, и, к глубокому изумлению Голубевых, тоже курила после обеда — тонкие пахучие пахитоски.
Была она коренной москвичкой, из крепкой купеческой семьи чайников, впрочем, в третьем поколении уже позабывавшей торговые интересы и уклонявшейся в коллекционирование и жизнь при искусстве. Сильвестров свою супругу ни в чем не ограничивал, вероятно, слишком хорошо помня, кому обязан собственным благополучием.
82 
