очень нудно 
34 
Но не вся.
А вот она вся: я приехал, потому что мне обещали ответственную и сложную работу. Приехал в гущу событий. Понюхать пороху. Посмотреть своими глазами. Дотронуться до войны.
Там, в Москве, на родине, я никому не был нужен, кроме своей семьи, – я приехал туда, где был нужен. Мне сказали: ты нужен, давай к нам; я кивнул. Мне нравится, когда я нужен.
Приехал, потому что меня ожесточило предательство бывшего друга. Почти год я размышлял о казни, готовился стать убийцей, и, когда мне предложили поехать туда, где убивают каждый день, в больших количествах, где смерть повсюду, я недолго думал. Ближе к смерти, еще ближе, совсем близко; к черту Михаила, к черту чемодан с деньгами, с этим как-нибудь потом разберемся.
Отсидеть три года, остаться нищим, разочароваться в людях и уехать на Кавказ – по-моему, вполне логичная последовательность событий. Слишком сильно звенело в моей голове после оплеухи, которую отвесила судьба, – что делать? Естественно, напроситься на новую оплеуху.
Приехал еще и потому, что вдруг затосковал. Пока я сидел по тюрьмам, жизнь изменилась. Меня посадили в девяносто шестом – тогда каша еще вовсю заваривалась; спустя три года ее уже доели и ложку облизали. Публика осмелела и расслабилась. Угловатым кроманьонцем я ходил вдоль ярких витрин, наблюдая, как субтильные чувачки в галстучках элегантно добывают из банкоматов хрустящий лавандос. Москва стала городом расслабленных. Менты обращались ко всем на «вы». В трех кварталах от моего дома открылся клуб для педерастов.
Спустя месяц после освобождения меня занесло в сберегательный банк, понадобилось проделать какие-то элементарные финансовые действия, квартирную плату внести или что-то подобное. Черный кожаный реглан, черные джинсы, руки в карманах, небритый, набыченный, подъехал на дорогом авто – вдруг какой-то неопрятный потный человек попытался жирным локтем меня отодвинуть. Шепелявил, что он «раньше занимал». В девяносто первом я б ему сразу дал в лоб. Молча. В девяносто третьем он бы испарился от одного моего взгляда. Пусть бы он и «занимал» – но локтем меня все-таки не надо. Зачем локти, если есть язык? Чрезвычайно озадаченный, я не произнес ни слова. Понял, что в девяносто девятом году уже опять никто никого не уважает. По крайней мере в Москве. Времена городских ковбоев закончились. Обладатель машины с тонированными стеклами больше не считается продвинутым гражданином. Выходит, я зря боролся. Всю жизнь бежал от дураков и деньги пытался сделать в том числе для того, чтоб не иметь дела с дураками, и вот опять меня к ним прибило.
Пришлось улететь туда, где все проще и честнее. Где молодого мужчину нельзя просто так толкнуть локтем.
В первую нашу встречу Бислан сформулировал мою задачу просто:
– Будешь ходить в хорошем костюме и рассказывать всем, что чеченцы – не дикие звери, а цивилизованные люди.
Почему им понадобился именно я? Очень просто: Бислану понравилось, как подсудимый Рубанов вел себя на процессе. Подсудимый Рубанов говорил красиво и убедительно. Кстати, не врал. Судьи, адвокаты и прокуроры внимательно слушали подсудимого и с уважением на него поглядывали. 8
Бывший журналист, формулирует веско – что еще нужно для пресс-секретаря?
Мой шеф и работодатель словно бы вышел из инкубатора, где выращиваются первоклассные современные политические деятели. Если бы я был Дудаевым, я бы тоже продвинул такого парня. Умный мужчина, Бислан еще в начале девяностых понял, что Москва не позволит Чечне отделиться. Однажды, в начале девяностых, в период «парада суверенитетов», когда чуть ли не каждая область норовила стать отдельным государством, Ельцин произнес фразу: «Берите столько суверенитета, сколько сможете». Это лучшая фраза, какую мог произнести первый президент развалившейся Империи, она означала: «Кому с нами не нравится, идите на хер». Однако такую фразу – достойную Цезаря или Черчилля, – можно произнести только один раз. И понимать ее тоже следовало правильно: отпустят тех, кто готов к самостоятельности.
К началу первой чеченской войны, в девяносто пятом, молодой мэр и его люди уже не хотели жить в независимой Ичкерии – и организованно перешли на сторону федерального центра. Это не помогло, Бислан был слишком дерзок и независим, он всем мешал; в конце концов его упрятали за решетку. Ничего личного, большая игра – большие ставки. Несмотря на дерзость и молодость, Гантамиров был умен и понимал, что проект «Ичкерия» станет позором его народа. И оказался прав. Спустя три года карликовое бандитское государство (и где? – на геополитически важном Кавказе!) надоело всему миру. Некогда самая богатая республика бывшего СССР превратилась в рассадник терроризма. Каждый делал что хотел. Любая банда из десятка двадцатилетних идиотов объявляла себя «отдельным штурмовым батальоном при правительстве Ичкерии» или «исламской бригадой особого назначения»; придумывали форму, назначали друг друга генералами, танцевали зикр, потом покупали в соседнем селе трофейный броневик и гоняли по пыльным дорогам, отнимая друг у друга ворованные «БМВ», наслаждаясь безнаказанностью и жуя насвай. Рассчитывали, что богатые исламские государства – Турция, Эмираты – озолотят маленький гордый народ и поддержат его в борьбе с неверными, но Турция и Эмираты ограничились отправкой гуманитарной помощи, денег не дали, не захотели ссориться с Москвой. Зато не дремали радикальные исламские движения, приславшие множество проповедников – знатоков священных книг и взрывного дела.
34 
