197 
Пять лет назад, в конце 1989-го, Ваксон и Ралисса впервые после изгнания приехали в Москву. Никто их тогда сюда не звал, они оставались персонами нон грата, лишенными советского гражданства, предателями, укрывшимися на замаскированных под университетские кампусы базах ЦРУ. Только один человек дерзнул — посол США Джек Матлок, проживающий с женой Ребеккой в великолепном особняке Спасо-хаус в Арбатском околотке, возле Собачьей площадки. Там и поселили его личных гостей, в комнатах наверху, где ванные были в полтора раза больше спальни. Там они и прожили десять дней под двойной охраной — спецслужбистов СССР и морпехов США.
Старый друг драматург Юлиан Греку устроил вечеринку в честь подозрительной четы. Позвонил Роберту, который в то время занимал следующие посты: Секретарь Союза писателей СССР, Председатель иностранной комиссии Союза писателей СССР, Председатель правления Центрального дома литераторов, депутат Моссовета, член Бюро МГК КПСС, ну и так далее.
— Послушай, старый, — сказал ему Юлиан, — у меня будут гости, Ваксон с Ралиссой. Если придешь, будем рады. Ну а если не сможешь, все пойму.
— Да ты что, Юл? — возмутился Эр. — Чтобы я не пришел повидать Ваксу? Гори все огнем, обязательно придем вместе с Анкой!
Всю эту шумную вечеринку Ваксоны просидели рядом с Эрами на продавленных греческих диванах. Роберт, как всегда, много курил. Политические хохмы не подхватывал, но смеялся вместе со всеми. Фотографировались с Ваксой, обняв друг друга за плечи. В целом Роберт выглядел очень грустным; задним числом можно подумать, что он уже тогда чувствовал приближающуюся грозу.
Вел панихиду Ян Тушинский, и делал он это с безупречным тактом и с подлинной глубочайшей грустью. Он приглашал людей сказать слова прощания, а в промежутках читал стихи Роберта.
- Мы цапаемся жестко,
- Мы яростно молчим
- Порою — из пижонства,
- Порою — без причин.
- ……………….
- Ошибок не прощаем,
- Себя во всем виним.
- Звонить не обещаем.
- И все-таки звоним.
- ………………..
- Боюсь я слов истертых,
- Как в булочной ножи…
- Я знаю: он прочтет их
- И не простит мне лжи!
Вот так он обозначил масштаб их дружбы и дальше продолжал:
- Мне гидролог говорит:
- — Смотри, глубина сто девяносто три! —
- Ох, и надоела мне одна,
- Неменяющаяся глубина!..
Тушинский обращается ко всем гидрологам, полярникам и радистам, людям их молодости, со стихами Эра «Восемьдесят восемь»:
- Разговор дальнейший был полон огня:
- «Милая, пойми человека! («Восемьдесят восемь!»)
- Как слышно меня? («Восемьдесят восемь!») Проверка».
- Он выстукивал восьмерки упорно и зло.
- Днем и ночью.
- В зиму и в осень.
- Он выстукивал, пока в ответ не пришло:
- «Понимаю, восемьдесят восемь!..»
- …………………….
- Эту цифру я молнией шлю.
- Мчать ей через горы и реки…
- Восемьдесят восемь! Очень люблю.
- Восемьдесят восемь! Навеки.
Играл рояль. На возвышение поднимались друзья Роберта композиторы-песенники. К микрофону один за другим подходили певцы: Бокзон, Эль-Муслим, Балуев, Эдита, Валентина… Звучало то, что можно было бы назвать «массовой лирикой» умирающего Советского Союза, то, что сделало Роберта Эра народным поэтом:
- «Луна над городом взошла опять…»
- «А это свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала…»
- «Вы не верьте в мою немоту…»
- «Сладка ягода в лес поманит…»
- «Покроется небо пылинками звезд,
- И выгнутся ветки упруго.
- Тебя я увижу за тысячи верст.
- Мы — эхо.
- Мы — эхо.
- Мы долгое эхо друг друга…»
- «Как тебе сейчас живется, вешняя моя… странная моя?»
- «Песни главные есть в судьбе любой: колыбельная и поминальная…»
- «Видно, много белой краски у войны…»
- «Не думай о секундах свысока…»
- «Я прошу, хоть ненадолго,
- Грусть моя, ты покинь меня!
- Облаком, сизым облаком
- Ты полети к родному дому,
- Отсюда к родному дому…»
- «И живу я на земле доброй за себя и за того парня…»
- «Если со мною случится беда. Грустную землю не меряй шагами…»
- «Такие старые слова, а как кружится голова…»
- «Светло и торжественно смотрит на них огромное небо, одно на двоих…»
- «Не только груз мои года, мои года — мое богатство…»
- «Дайте до детства плацкартный билет…»
- «Смотри, какое небо звездное…»
Ваксон медленно передвигался в толпе, чтобы увидеть профиль Роба. Он ловил на себе странные взгляды. Многие при виде него обменивались шепотками; что-нибудь, по всей вероятности, вроде: «Смотрите, Ваксон пришел. Ну и ну, вот это да». Здесь было много «гвардейцев» развалившейся Империи: космонавты, например, творцы различных секретных «изделий», бонзы агитпропа и дезинформации, лауреаты Сталинских и Ленинских премий, солисты Большого балета и чародеи фигурного катания… ну, в общем, читатель, припомни сам, на ком держался в пучинах времени коммунистический кашалот. Все они привыкли считать Роберта Эра одним из основных «преторианцев», и увидеть среди скорбящих «антисоветчика» Ваксона было для них курьезом. Некоторые протягивали ему руку — например летчик-испытатель, дважды Герой СовСоюза Захар Гуллай, — и он ее пожимал. Иных он не узнавал, но все-таки пожимал руки, хотя прекрасно отдавал себе отчет в том, что персона может оказаться «нерукопожатной». Так, не узнав, он пожал руку журналисту-международнику Эдуарду Микелию, и только потом вспомнил некоторые эпизоды, связанные с временами «холодной войны».
197 
