86 
– Я, пожалуй, пойду, – сказал Вовочка. – Поговорим потом.
Таня проигнорировала сказанное и сообщила:
– Один человек предложил мне уехать отсюда. В Сибирь. В Новую Москву. Он примерно вашего возраста. Он сказал, что здесь все плохо, а там все хорошо. Вы друг мамы Дениса. Вы женитесь на маме Дениса, а Денис женится на мне, и мы станем родственниками. Скажите мне, как будущий родственник, что мне делать?
Денис вздохнул. Его худшие опасения оправдывались. С другой стороны, слова «Денис женится на мне» прозвучали хорошо. Веско и просто.
«Взять и жениться, сегодня же, – подумал он. – А Пружинов сотрет Глебу память за последние три года».
– То есть вы не знаете, где вам будет лучше, – предположил Вовочка, – с любимым человеком в Старой Москве или с нелюбимым мужчиной в Новой Москве?
– Допустим.
Налоговый инспектор сутулился над своим стаканом. Посмотрел из-под очков, поморгал.
– Таня, везде одно и то же. И в Старой Москве, и в Новой Москве, и между ними. Везде развал, плесень и безнравственность. Все прогнило насквозь, мы живем в грязи и бесстыдстве. Я могу вам посоветовать только одно: куда вас тянет – туда и идите. Следуя, как говорится, зову сердца… Понимаете?
Таня серьезно кивнула:
– Понимаю. Только я не живу в грязи и бесстыдстве.
– Вам мало лет. Вы не видели другой жизни, кроме этой, – Вовочка показал на стены и почти скрытый в чаду потолок. – А я видел. Мы живем слишком тяжело и бестолково, и эти два десятилетия так называемой «новой истории» – эпоха позора и глупости. Сорок миллионов очнулись, так сказать, от дурного сна… И теперь пытаются вспомнить, что такое настоящая жизнь… Двадцать лет шатались, метались, вспоминали, что такое работа, что такое, э-э, трудовая копейка… Кое-как вырастили детей… Возле буржуек, на манной каше, на рыбьем жире… Вы хорошая девочка, Таня, но мне нечего вам посоветовать, мне перед вами, молодыми, неудобно… Мне вас жалко.
– Нас не надо жалеть, – сказал Денис. – Себя пожалей. Это не эпоха позора и глупости, а моя жизнь, и я ее не в позоре живу. Это, может, ты ее живешь в позоре, а я – нормально.
– И я, – сказала Таня и посмотрела на Дениса серьезно, внимательно, и он вдруг задохнулся от прилива восторга. Она была права, я должен побороться, все в моих руках; и я сегодня же устрою все свои дела. Пружинов получит семя стебля. Глеб получит деньги и возможность начать жизнь заново. Я получу Таню.
Это было так чудно, так хорошо: сидеть и спорить втроем, чтобы тебе возражал некрасивый человек с серым унылым лицом, а на твоей стороне была бы девушка с насмешливым взглядом огромных глаз. Это было бы совершенно великолепно, если бы в пятистах метрах от места спора не сидели в бронированном экипаже четверо убийц, вслушиваясь в каждое твое слово и нетерпеливо поглаживая стальные суставы автоматов.
Часы показали шестнадцать ноль две. Подошел Кеша, пахнущий кухней. Протянул телефон:
– Тебя.
Денис схватил трубку.
Голос Глеба был бодр.
– Как дела?
– Все нормально, – произнес Денис. И повторил, более четко: – Все нормально.
– Башня «Лев Толстой». Северное крыло. Восемьдесят пятый уровень. Через час.
Глава 9
Ты о нас забудь, сказал старший отряда, глядя на Дениса равнодушно-диковатым взглядом. Ты иди себе спокойно и про нас не думай. Как будто нас нет. Зайдешь, поговоришь, заберешь товар – и назад. Если будут проблемы – мы сами все поймем и в нужный момент появимся, и поможем… Товарища твоего не тронем. За него не бойся. Понял?
Денис кивнул. Остальные на него не смотрели: деловито навинчивали глушители.
Он сразу взял хороший темп. Сороковые, пятидесятые, шестидесятые проскочил, ни разу не остановившись. Сами сказали – идти спокойно и не думать. Пусть теперь попотеют, пытаясь угнаться за профессионалом… Впрочем, с ними андроид, андроиды не потеют.
Башня «Лев Толстой» была одной из самых запущенных. Здесь никто не жил даже на самых нижних этажах. В первый год искоренения в «Толстом» устроили коллективное самоубийство члены радикальной секты «Воины стебля» общим числом в семьсот человек, и дом снискал дурную репутацию склепа, населенного ходячими мертвецами и призраками. Сейчас здесь можно было встретить только любопытствующих подростков, любителей пощекотать нервы. Или, наоборот, самых отпетых и расчетливых преступников, из тех, кто скрывается и от закона, и от своих же приятелей.
Между шестьдесят пятым и семидесятым несколько уровней были выжжены напалмом, стекла в окнах оплавились, из дыр крепко задувал влажный мартовский ветер. На семидесятых Денис ускорился изо всех сил, но и опасные семидесятые здесь пустовали: не донеслось ни звука, ни запаха живых людей. Призраки тоже не появлялись. Только в одном месте, на семьдесят седьмом, стены были испещрены пулевыми отметинами, а лестница – густо засыпана автоматными гильзами, причем вполне свежими.
86 
