7 
До пристани я добирался пешком, мимо однообразных фабричных и складских корпусов, снежно белеющих матовыми боками под ослепительным солнцем — всего-то оказалось четыре или пять кварталов. Планетография сыграла с Бэйтауном дурную шутку: город размазало по узкой полоске берега. На какой-нибудь другой планете дома теснились бы к воде, становились на цыпочки-сваи, вылезали длинными пирсами и купались в волнах… но мне, выходя к причалу, пришлось миновать ворота в бетонной стене, увенчанной пленчатыми экранами, и только институтский допуск заставил источенные солью створки отвориться.
Между стеной и кромкой воды громоздились соляные торосы. Я поймал себя на том, что ежусь, будто от холода, хотя Адонай — нет, все же солнце — светил ярко, термоядерным маяком нависая над кромкой обрыва. Тень скал еще не накрыла город, долгий габриэльский день едва клонился к закату, но, хотя камни пропитались теплом, вид нетающих льдистых глыб действовал на подсознание. Самые старые наросты желтели йодом, и пахло здесь, совсем как на любом земном берегу — гниющими водорослями. Кое-где среди соляной крошки, под кристаллическим настом, там, куда дотягивались струйки маслянистой воды, пестрели комья бактериальных колоний всех оттенков синего и лилового: от блеклой небесной голубизны до колера черных тюльпанов.
Мимо прокатил грузовик: местной сборки, судя по виду. Кроме того, на бортах не было рекламы. Я благоразумно отступил на обочину, и соль захрустела под ногами.
Следующая машина рядом со мной притормозила.
— Эй, новик, тя подбросить?
Водитель говорил по-английски с сильным акцентом.
— Спасибо, — отозвался я, забираясь в кабину, и добавил, мысленно прикинув, — пане.
Колонист просиял.
— Э, да мы никак земляки? — Он нажал на газ, и машина двинулась снова.
— Не совсем, — уклончиво ответил я тоже по-польски. Не доверяя памяти, я запустил секретаря на проверку: акцент убрать не выйдет, но, возможно, удастся скрыть от парня мое происхождение. — Я из-под Вильна.
— Ну, тож ничего. — Водитель заткнул обратно под шапочку выбившуюся русую прядь. — Я, вон, из Плоцка, так на меня тесть до сих пор сверху вниз поглядывает — что с этих мазовецких взять… А куда собрался-то, земляк?
— На тот берег, — объяснил я вполне охотно. Дорога тянулась вдоль берега, но впереди уже виднелся пирс, необыкновенно далеко уходящий в море. Похоже было, что я свалял большого дурака, не загрузив со справочного терминала в приемнике хотя бы карту города, поскольку не собирался в нем задерживаться. — Командировка.
— То я вижу, с Земли только что, — солидно кивнул водитель. Приглядевшись, я понял, что он моложе, чем выглядит: не под сорок ему, а едва тридцать стукнуло. Обманывали манеры да моршины, проеденные вездесущей солью, нескончаемым ветром и неизбежным ультрафиолетом. — Вот как раз со мной и доедете. Допуск есть?
Я кивнул.
— Ну тогда повезло. Припасный катер отправляется, как все загрузим. За мной еще три машины, в самый раз вам договориться с кэпом.
— А что такой причал длинный? — поинтересовался я, поддерживая беседу.
— Мелко, — пожал плечами мазовшанин, — не море, а лужа… Только где старый разлом не закрылся, там глубина, а так катера по дну килем скребут.
Вот вам разница между человеком и программой, даже самой эвристической. У секретаря я бы этого точно не вызнал; хотя карта глубин Узкого моря в нем, несомненно, хранится, вместе с уймой никому не нужной планетографической информации.
За время недолгого пути я успел выведать всю немудрящую историю Януша Ковача. Родился в новом Плоцке, вырос в новом Плоцке (как только вымахал такой оглоблей-то рядом с химической пустошью старого да гены не повредил…). В колонисты попал стараниями сноба-тестя, отдавшего все сбережения, чтобы купить единственной дочке с оболтусом-мужем билет на лифт. Иного способа вырваться за пределы Земли у Ковачей не было: народоэкспортную квоту Служба выдавала Объединенной Европе целиком, а там уже делили, как водится в большой семье — не поровну, а по-братски, так что странам поменьше и победней доставалось немного. Если бы не Южная Африка и еще несколько стран, торговавших лицензиями на выезд, мой собеседник и сейчас прозябал бы на родине. Впрочем, Польша еще дешево отделывалась всякий раз, как случалась очередная катастрофа: что творится в Ирландии, не знает толком даже комиссар оккупационных властей, безвылазно сидящий в Дублине. Мне встречались упоминания о консервном заводе имени Джонатана Свифта, и я даже думать не хочу, что это может значить.
7 
