очень нудно 
47 
Правда, Герц не был уверен, что Тетрадь – хорошая книга. Наоборот, он бы назвал ее дурной. Вредной. Слишком беспокоящей. Подтверждающей некоторые худшие опасения.
Книга раздражала. Она рекомендовала, например, непрерывно искать света прозрачного, постоянно пребывать в лучах желтой звезды. А где их взять на проклятом восемьдесят восьмом этаже? Здесь ужасно. Здесь за окнами – самые верхушки стеблей. Они все время в движении. Колеблются под ветром. Двадцатью уровнями ниже все ясно: вот тебе, бледный человек, неподвижный зеленый частокол, утром, днем и вечером одинаковый. Ты смотришь на него и всегда точно знаешь, сколько именно узких солнечных лучей и в какие часы тебе достанется. На восьмидесятых – все иначе. Только зажмуришься, счастливый, согретый горячей желтой волной, как вдруг ближайший черно-зеленый хвост сдвинется под порывом ветра и отберет весь свет прозрачный. Приходится переступать, вправо или влево, дальше от окна или ближе. Чувствуешь себя полным дураком.
Говорят, к этому надо просто привыкнуть. Но Савелий жил на восемьдесят восьмом меньше месяца и пока не привык.
Старик сказал: «Через год переедешь повыше». Слукавил. Денег стало в пять раз больше. Герц продал старое жилье, добавил все, что накопил, и вот: восемьдесят восьмой уровень.
Одной мечтой стало меньше.
Все равно его мало, солнца. Его тотально не хватает. Очень мало солнца! Возмутительно мало! Его должно быть гораздо больше. Живешь в постоянном голоде. Тень – даже самая жидкая, серая – отвратительна до тошноты. Ненависть к проклятой траве отравляет душу. Конечно, мякоть стебля – это здорово, это помогает жить. Но ведь и солнца хочется. Приятель по этажу, владелец экспортной компании, давно предлагает Савелию вступить в кооператив: несколько пайщиков – все достойные люди – вкладывают общий капитал в создание исследовательской лаборатории. Инвестировать в технологии искоренения – самая крутая мода восьмидесятых уровней.
А выше, на девяностых, у каждого свой исследовательский центр, талантливых биохимиков сманивают сразу с университетской скамьи. Толстосумы хвастают личными лабораториями, как когда-то, двести лет назад, аристократы козыряли друг перед другом конюшнями или псарнями. И это при том, что изучение феномена стеблероста официально считается монополией государства и за разглашение информации можно крупно пострадать.
Интересно, любопытно жить на восьмидесятых. Здесь все иначе. Старик Пушков-Рыльцев был прав: журналист, даже самый лучший, ничего не знает про жизнь. Единственный способ разобраться в событии или явлении – поселиться в эпицентре. На месяц, на два, на год.
Герц вылез из воды, завернулся в массажную простыню. Вздохнул. Правда и то, что все эти центры и лаборатории – а их сотни – до сих пор не нашли ответов на самые простые вопросы. Почему, например, трава выросла именно в Москве, в черте города, меж домов и дорог, среди железа, бетона и пластика? Почему за пятьдесят часов она достигает высоты в триста метров, а потом перестает развиваться? Почему ей не вредят морозы? Почему грибница восстанавливает каждый уничтоженный стебель, но не разрастается, не выбрасывает новых побегов? Почему, наконец, вызываемое пожиранием мякоти эйфорическое состояние не отягощено побочными эффектами? Ведь человек не создан для вечной эйфории. Эйфория ослабляет волю к сопротивлению. Человеку требуются горе, гнев, страх, отчаяние, боль, голод. Отрицательные эмоции совершенствуют род людской, адаптируют, закаляют. Так утверждала наука, и с ней не спорили – до того дня, пока зеленые побеги не полезли из московской земли.
Сорок лет ищут побочные эффекты. Сорок лет не могут поверить, что трава безвредна. Анализируют. Смотрят в микроскопы. Ставят опыты. Клонируют семена, зародыши. Тем временем за стенами лабораторий кипит другая жизнь: миллионы беззаботно жрут мякоть и тихо радуются.
…Обсохнув и взбодрившись, Герц неторопливо оделся, выбрав для сегодняшнего дня костюм в стиле высокооплачиваемого распиздяя-интеллектуала. Спортивные туфли, мятые джинсы, полотняная рубаха навыпуск, пиджак с кожаными пуговицами, которые якобы вот-вот оторвутся, но на самом деле никогда не оторвутся, потому что прогресс, друзья, не стоит на месте и пуговицы уже пятьдесят лет не отрываются даже у самых неопрятных холостяков.
В последнее время шеф-редактор предпочитал прикид распиздяя-интеллектуала всем прочим прикидам. Самые серьезные дела делаются именно в небрежной, легкомысленной одежде. Давно известно, что именно распиздяи-интеллектуалы наиболее серьезные, влиятельные и даже опасные люди: развлекаясь и шутя, меж двумя сигаретками они способны произвести на свет идеи, сводящие человечество с ума.
47 
