75 
– Тебе плохо, миленький, да-да, я понимаю! – сюсюкала Кунигунда. – Ты не привык к такому! Но не расстраивайся, прошу тебя, не расстраивайся! Все будет хорошо! Ты ведь выдержишь?
– Да.
– Ну конечно, ты выдержишь! Просто пока не привык. А потом ты привыкнешь! Не думай об этих людях, которые там сидят! Думай лучше о том, что ты заработаешь денег и мы сможем купить холодильник!
«Достойный фашистки совет!» – сказал себе Кирпичников.
На самом деле всю эту пятидневку он думал о том, как бы напроситься в конвой к тем, кого отправляли для опытов на фирму «Арендзее». Это оказалось не так-то просто. Пожеланиями нового надсмотрщика никто не интересовался, а неосторожные действия и слова могли вызвать обоснованное подозрение. Все, что смог Краслен, – это узнать, что заключенных отправляют в фармацевтическую фирму через день, партиями в двадцать – тридцать человек. «Не пойму, куда им столько, – поделился с Красленом один из коллег. – Уже седьмую сотню отгоняем. Все свежие, здоровые. Что они там с ними делают вообще?»
Что делают? Краслен представлял, как несчастных расстреливают на месте и требуют от ученых: оживляйте!
Другие надсмотрщики говорили, что раньше «Арендзее» получала еще больше людей. Что это значит? Шпицрутен разуверился в оживине и урезал Гласскугелю средства? Или ученые уже так близки к цели, что не нуждаются в прежней массе «человеческого материала»? Уже получили оживин?! Апробируют средство, проводят последние тесты перед массовым выпуском? Еще пара дней, неделя-другая – и армия Шпицрутена непобедима?! Нет, нет, нет… Нельзя, чтобы так было… Нельзя трусить, нельзя медлить… В ближайшую же смену уйти с теми, кто отправлен в «Арендзее»! Но как?..
Краслен тяжко вздохнул, заворочался.
– Расскажи про этот лагерь! – предложила Кунигунда. Очевидно, она думала, что милой болтовней отвлекает мужа от тяжких дум. – Сколько в нем заключенных?
– Три тысячи.
– О-о-о! Целая орава! Ну, а что он производит?
– Шинели, табуретки, сковородки…
– Интересно!
– …Мыло, сало, волосы… корма для животных… кровь, молоко…
– Вы держите коров? – спросила Кунигунда.
– Мы держим инородческих женщин с грудными детьми, – сухо ответил Кирпичников. – В уставе написано, что эти дети не нужны Империи, а маленькие брюнны должны хорошо питаться.
– Фу-у-у! Молоко инородок! Никогда бы не стала давать такое своему ребенку! Это же противно!
– А мылом из них тебе мыться не противно? – съязвил Краслен.
– Ну… – Кунигунда замешкалась. – Мылом, наверное, нет. Ведь свиным же мы моемся.
На следующее утро Кирпичников проснулся от восторженного крика жены:
– Курт! Дорогой! Просыпайся! Сегодня особенный день!
Он разлепил глаза и увидел в проеме двери Кунигунду. Несмотря на ранний час, она была при полном параде: босоножки на платформе, цветастое платье с рукавами-фонариками, красная помада, маникюр, «рогатая» прическа с двумя валиками. Кунигундино лицо лучилось счастьем. Кирпичников, естественно, почуял неладное.
– У меня для тебя потрясающая новость! Угадай, что я сегодня узнала?
«Мне конец, – понял Кирпичников. – Мало того, что женила на себе, так еще и отцом теперь сделает! Если раньше была хоть какая-то надежда избравиться от этого брака, то теперь… Прощай, Джессика! Прощайте все!»
– Ну? – спросила Кунигунда, красуясь перед мужем и как бы говоря: «Смотри, какая я хорошая, красивая, откормленная!» – Какие предположения?
– У тебя день рожденья? – несмело спросил Краслен, все еще цеплявшийся за последнюю надежду.
– Да нет же, глупенький! Гораздо лучше и важнее! Вставай, умывайся, иди слушать радио! Канцлер вещает! Война началась!
«ВОЙНА НАЧАЛАСЬ!»
Война.
Началась война.
Краслен закрыл глаза и мысленно застонал.
– Вставай, не проспи такой день! – верещала жена. – Все только об этом и говорят! Наконец-то мы покажем этим гнусным иностранцам, наконец-то все увидят, на что способна брюннская раса! Старший брат уже на фронте, правда, здорово? Он вернется героем! Гизела сказала, что Бальдур… А Берта… А все… Ну, вставай же!
«Лучше бы она забеременела, – думал Краслен. – Лучше бы страдать одному мне, а не всему мировому пролетариату!»
После завтрака Кунигунда ускакала за покупками: естественно, изменившаяся геополитическая ситуация требовала нового гардероба. Ганс, у которого уже начались каникулы, восторженно носился по дому с игрушечным самолетиком, изображая жужжание мотора и вопя, что «канцлер всем покажет». А вот что касается старого барона, то ему всеобщее воодушевление не передалось: очевидно, еще помнил Империалистическую. Или теперь ее следовало называть Первой Империалистической? Не дай Труд…
75 
