12 
— Попробуй еще какую-нибудь ноту, — не унимался жестокий Сила Михалыч. — Я же предупреждал — звук у антиквариата специфический. Давай из второй октавы, возьми «соль» — сама нежность, чудесное сопрано, ну же, не трусь, Максим, будь мужчиной!
Максим смотрел на него и вновь наливался негодованием.
— Хорошо, раз вам так хочется. Я знаю — все это ваши фокусы, только совсем не смешно, — со злостью проговорил он.
В нем нарастал протест, все возмущало его: насильственный привод, так он расценивал свое появление в усадьбе, периодическое ерничанье или приказной тон странного Силы Михалыча, запуганный чем-то Василий и опустившийся, жалкий Веренский, теперь еще этот дьявольский инструмент.
Только пусть не думает насмешник, что его можно запугать. Конечно, жизнь Максима складывалась удачно, он добился успеха, стал знаменит, едва достигнув двадцати пяти, жил в роскоши и довольстве, но разве не работал он как проклятый, играл по восемь, девять, двенадцать часов! Да и роскоши той особо не замечал, потому что главным для него была музыка. Он был не только исполнителем чужих произведений, но и сам с детства сочинял фортепианные пьесы и с успехом исполнял их на концертах. Нет, никто не смеет назвать его неженкой, баловнем судьбы, и силы воли ему не занимать, пусть другие попробуют — поймут, почем фунт успеха.
Он решительно подошел к пианино и взял «ми» второй октавы. На сей раз воздух сотряс горестный женский крик. Вторая и третья октавы издавали пронзительный визг, звуки лезли все выше и выше, превращались в писк, свист, большая изрыгала трубный рев, контроктава — рычание, вся клавиатура стенала, выла, визжала, хрипела, ревела. То была гамма страдания, боли, страха и всех самых страшных человеческих проявлений. В комнате стояла адская какофония, какой не могла бы создать ни одна больная фантазия, никакое изощренное подражание, потому что трагедия здесь граничила с безумием, боль — с агонией, воплями, порожденными конвульсией.
Веренский корчился на диване, зажав ладонями уши. Василию явно было не по себе, но он крепился изо всех сил, Сила Михалыч разглядывал свою блестящую туфлю, при этом крутил носком, руки держал в карманах, только что не насвистывал, до того у него был безразличный вид.
Наконец Максим с треском захлопнул крышку и пошел из жуткой комнаты прочь, пошатываясь, тяжело дыша, с невольными слезами на глазах, прошел через анфиладу и рухнул на диван в гостиной, с опаской поглядывая на белый рояль.
Подкатился Сила Михалыч и с кряхтением опустился рядом.
— Ну как тебе мазурка? — поинтересовался он.
— Прелестно! — отозвался Максим. — Если вы хотели свести меня с ума, то вам это не удалось. Не на того напали, Сила Михалыч. Нервы у меня обнаженные, но крепкие, так и знайте.
— А с чего ты взял, что я не знаю? — Сила Михалыч достал платок и снова высморкался. — Будь ты истеричным хлюпиком, не сидел бы в этой комнате.
— О-о, я горд как никогда! Благодарю за честь! А еще буду в восторге, если меня здесь прикончат. Вы ведь не исключаете такую возможность, не правда ли?
— Все может случиться, — буднично отозвался Сила Михалыч. — Но в остальном ты зря иронизируешь. Честь тебе оказана великая. Удастся тебе выжить или суждено погибнуть — уже не имеет значения — для тебя, но мне выгодно, чтобы ты выжил. Поэтому выслушай внимательно то, что я тебе сейчас расскажу.
Шаркая тапочками, приплелся Веренский. Василий поддерживал старика под руку: тот едва держался на ногах.
— А вот и главный виновник сей неприглядной истории, — оживился Сила Михалыч. — Присядьте, любезный, и будьте добры обстоятельно описать ваши подвиги Максиму Евгеньичу.
Веренский послушно опустился в кресло, Максим наоборот вскочил, подошел к столу и налил из графина воды в стакан.
— Избавьте меня от мемуаров! — сказал он с раздражением. — Лучше объясните сразу, что такое ваше пианино?
— Разве ты еще не понял? — подал голос Василий. — Пианино — это портал.
— Какой, к черту, портал?! — взорвался Максим. — Я современный человек и не верю во всякую потустороннюю чушь! Вы спрятали какой-то механизм внутри, ведь так, Веренский?
— Нет, я только играл на пианино… раньше…когда это еще было возможно.
— Ага, доигрался, — усмехнулся Сила Михалыч. — Что ж, придется описать в нескольких словах жизнь этого человека. Плесни-ка и мне водички в стакан, Максим.
12 
