17 
— А ведь здесь, — Васенин сделал крадущийся шаг в сторону, поманив меня за собой, и вдруг его густой голос неожиданно стал звучать с большей силой, — слышите? Нигде в мире нет такой превосходной акустики, как в этом зале. «Раковина» сцены — деревянный ящик, отлично отражающий звук. Очень остроумно придумали, я считаю! Сто лет прошло, представляете? Мы с вами ходим по той самой сцене, где выступали Шаляпин, Нежданова, Дебюсси… Рахманинов… — он зажмурился. — Представить себе страшно: сам Рахманинов запросто стоял на этом вот месте!
— Если бы вы не были музыкантом, вам бы следовало выучиться на историка, — неуклюже пошутила я.
— Я бы обязательно стал им! Прошлое всегда было мне интересно, в детстве я даже хотел бросить музыкальную школу ради какой-то экспедиции, куда меня уговаривал записаться мой школьный товарищ. И бросил бы, ей-богу! Если бы не строгое матушкино воспитание, которая нередко усаживала меня за пианино, предварительно аргументировав эту необходимость ремешком по мягкому месту. Одно время фортепьяно было для меня самым ненавистным предметом в нашем доме.
— Ох, если бы вы только знали, как я вам завидую! От меня в детстве никто ничего никогда не требовал. Наверное, все уже тогда знали, что из меня никогда не получится ничего выдающегося. Так оно и вышло.
— То есть?
Он обернулся. Я не поняла этого удивления.
— Ну, я хочу сказать, что я самый обыкновенный человек без каких-либо талантов. И всегда была такой.
— Чушь какая! — оборвал он меня довольно резко. — Так не бывает!
— Чего не бывает?
— Чтобы у человека не было никаких талантов! Вы же где-то работаете? Занимаетесь любимым делом?
— Ну… вообще-то любимым.
Я имела в виду, что ежедневный поход на работу не доставляет мне особенных неприятностей. До сих пор я считала, что именно это и есть — заниматься любимым делом. «Разве не так?» — вдруг захотелось мне спросить у Васенина.
— «Вообще-то любимым» — так не говорят о вещах, которые действительно занимают, — строго сказал он. И мне показалось, что даже посмотрел с осуждением.
Мне вдруг стало обидно. Кто он такой, чтобы стоять здесь и смотреть на меня с таким неодобрением? Подумаешь, мировая знаменитость! Мальчишка! Я старше его по крайней мере лет на пять! И вообще — у меня и без него был ужасный день. И, кстати сказать, завтра и послезавтра будет ничуть не лучше…
Вспомнив о том, что произошло у меня сегодня с Вадимом, я окончательно расстроилась. Мне даже не пришло в голову, что с началом концерта, который оказал на меня такое необъяснимое действие, я вспоминаю о любимом впервые.
— Скучно живете, девушка, — сказал тем временем Васенин. Тон его голоса был гораздо мягче слов. — Вы просто обкрадываете себя. Не надо тратить время на то, что вам неинтересно. В глобальном, конечно, смысле.
— Что вы ко мне пристали?! — мне вдруг захотелось наброситься на него с кулаками. — На каком основании вы стоите здесь и учите меня жизни? Я что — просила у вас совета? Жаловалась на судьбу? Кто вас вообще просил подходить ко мне? Идите вы к черту!
Резко развернувшись на каблуках, я рванулась со сцены в сторону кулис. И, конечно, не удержала равновесия. И позорно упала бы прямо под ноги человеку, к которому воспылала вдруг такой ненавистью, если бы он не кинулся ко мне и не обхватил за плечи. Наши глаза встретились, и я почувствовала на щеке жар его дыхания.
— Простите, — сказал он совершенно искренне. — Конечно, я не имел права лезть к вам в душу. Но вы так похожи на ребенка, которого кто-то жестоко и несправедливо обидел! Мне захотелось пожалеть вас и… в то же время немножко повоспитывать. Как это свойственно всем взрослым. Пожалуйста, простите меня.
Я помедлила, всеми силами стараясь заставить себя не поддаваться этому обаянию. И у меня получилось: я отвела глаза, оттолкнула руку пианиста и, не оглядываясь, бросилась от него прочь…
* * *
«Скучно живете…» Скучно живете! Эти два слова казались мне наихудшим оскорблением, которое я когда-нибудь слышала. Уже совсем стемнело, я бежала к метро, ветер летел мне навстречу, дергая за шарф, цепляясь за полы плаща, брызгая в лицо дождевыми брызгами — или это были злые слезы? Да, конечно, слезы, ведь огни вечерней улицы расплывались перед глазами, и сама улица казалась мокрой не от дождя, а от слез. Было до истерики, до икоты жалко себя. Такую, какая есть — одинокую, понемногу стареющую женщину, никому особенно не нужную, без семьи, любимой работы, даже без собаки или кошки, которых можно было бы приласкать в минуты особенно острой тоски… И без малейшей перспективы когда-нибудь это все изменить.
17 
