очень нудно 
61 
Обожгла знакомая тоска, не тоска даже, а что-то сродни жестокому томлению души и тела, когда овладевает беспокойство, хочется немедленно куда-то мчаться, действовать, искать предмет своей страсти.
Так случалось с Аней нередко; она, как ни странно, дорожила этими приступами любовного голода, они служили доказательством неугасающего чувства, свидетельством того, что нынешняя связь была не мимолетным увлечением или преходящей влюбленностью.
Еще сегодня утром в своем офисе она отбивалась от настойчивых советов Вали:
— Будь понастырнее, не стесняйся. Раз говорит, что любит, значит, уступит в конце концов. У тебя бриллиантов немерено — часть продай. Квартиру продай, денег добавь — купи другую, большую, да хоть в спальном районе, а он пусть увольняется из вооруженных сил и переучивается на летчика ГА. Я специально звонила бывшей однокласснице, у нее муж КВС, так вот, он уверяет, что на летчиков сейчас огромный спрос, авиалиний и компаний становится больше день ото дня, а пилотов не хватает.
— Ой не знаю, Валюш, боюсь, из армии Матвей не уйдет. Он мне так и сказал: «Не уйду, пока не спишут». А к нему ехать, быть женой военного откровенно боюсь. Не гожусь я в героини. Дело даже не в минусах гарнизонной жизни. Это не жертва ради любви, а скорейшее и неизбежное ее убийство. Валюха, я так его люблю, что боюсь замужества. Мне хочется как можно дольше сохранить свежесть чувств, волнующее ожидание встреч, восторг свиданий, трепет, жаркое наслаждение…
— Анька, поимей жалость, не трави воображение, а то мне в натуре мужика захочется.
— Вот видишь! — вдохновенно продолжала Аня. — Нужна романтика, воображение. Как только мы пытаемся ухватить любовь, закрепить ее за собой и втиснуть в рамки совместного быта, волшебство исчезает. Мы как будто нарочно стремимся к полному обладанию другим человеком, чтобы сменить радужное зрение любви на черно-белый экран рентгеновского аппарата.
— То есть, что слепила, то и полюбила, как в песне поется? — заметила Валя.
— Ах, Валь, я сама не знаю. И никто ничего не знает. Так всегда, когда речь заходит о любви.
— Да, дилемма… Ты ведь хотела второго ребенка. А детям нужна семья.
— Молчи, Валюха, молчи…Жизнь постоянно расставляет ловушки, получишь одно, теряешь другое. Не буду пока думать ни о чем, там видно будет…
… Гудки продолжали монотонно оттягиваться в трубке. Одиннадцать часов — в такое время папа обычно не спит, непонятно, почему не подходит. Матвей, если не в ночных полетах, то возможно, на боевом дежурстве. Можно попробовать позвонить ему на мобильный.
Автоответчик сообщил, что абонент временно недоступен.
Повернулся ключ в замке входной двери, и в квартиру вошла Елизавета Михайловна.
— Мама? Привет. Что так поздно? — Аня поцеловала мать в охолодевшую щеку.
— Савва до сих пор в клинике, у него тяжелый больной, а мне муторно дома в одиночестве. Села в машину и махнула к тебе. Тёмка спит? Жаль, хотелось с ним повозиться, надо было раньше приезжать.
— Раздевайся, заходи.
— Ты одна? А где Сережа? Видела его вчера в рекламе по телевизору. Отлично смотрится. Интерьер, хрусталь, шикарные шмотки, роскошные девицы. Сомневаюсь только, полезны ли ему в столь нежном возрасте соблазны красивой жизни?
— В какой еще рекламе? — вскинулась Анна. — Пройдоха! Мне ни полслова!.. Чаю выпьешь?…Я только что папе звонила, но у них трубку никто не берет. У меня на душе неспокойно.
Елизавета Михайловна прижала руку к груди:
— Сердце иногда скачет, как взбесившаяся обезьяна в клетке… Напрасно беспокоишься. Наверно к зазнобе своей пошел. Имела возможность наблюдать соседку Зину в действии. Так к нему и льнет. Всегда отыщется очередная пиявка…
— Когда ты успела с ней познакомиться? — удивилась Аня.
— Такие гадюки всегда являются в неподходящий момент, как будто чуют что-то своим раздвоенным языком. Мы с Сеней разговорились — хорошо так, по-доброму, и вдруг что-то важное произошло, теплый поток воспоминаний унес нас в прошлое. Мы снова были близки друг другу, как прежде, день за днем перед нами проходила молодость, наша совместная жизнь; он смотрел на меня с каким-то особенным, непередаваемым выражением, потом внезапно сжал мне руку и сказал: «Лиза, я страшно виноват перед тобой. Наверное, мне нет прощения, и все же прости, если можешь».
И веришь ли, Анечка, в тот миг я простила ему все, и простила самое себя, и то зло, что причинила ему из любви и из мести, все, все, что было ненужного между нами. Я примирилась с ним и с собой. Мне до смерти захотелось его обнять, погладить поседевшие виски, поцеловать темные, некогда блестевшие глаза… — Елизавета Михайловна судорожно вздохнула. — И в этот самый миг явилась эта особа, как олицетворение серой, безжалостной действительности, со своим глупым, круглым лицом — отрезвляющее напоминание о том, что жизнь вспять не повернуть.
61 
