3 
Моя работа заключается в том, чтобы помочь детям обрести свой голос — детям, которые являются в школу немыми, шепелявыми или с расщепленным нёбом. Сначала они молча приходят в мой импровизированный кабинет по одному, шлепая кедами по полу и искоса поглядывая на грозную записывающую аппаратуру. Иногда я тоже молчу, пока ученик сам не решается нарушить неловкость и не интересуется, что он должен делать. Некоторые дети при этом прикрывают рты ладонью; я даже видела, как одна девочка заплакала: они не выносят звука собственного голоса, ненавидят ту часть себя, которая, как им сказали, отвратительна. Моя задача показать им, что есть человек, готовый слушать, что они говорят и как они это говорят.
Я рассказываю этим детям, что, когда мне было семь лет, я с присвистом произносила звук «с». В школе меня постоянно дразнили, поэтому я мало разговаривала и друзей у меня почти не было. Однажды учительница сказала, что мы будем ставить спектакль и все обязательно примут в нем участие. Я так перенервничала из-за того, что придется выступать перед публикой, что притворилась больной. Я прикидывалась, что у меня высокая температура, и нагревала градусник возле лампочки, когда мама выходила из комнаты. Мне разрешили три дня посидеть дома, но потом позвонила учительница и мама раскусила мою симуляцию. Когда я пришла в школу, учительница отозвала меня в сторонку. Она сказала, что все роли уже распределены, но для меня она приберегла особое задание — за кулисами. Я должна была отвечать за звуковые эффекты, совсем как в кино. Три недели мы с учительницей репетировали после уроков. Со временем я поняла, что из-за своей шепелявости могу стать пожарной машиной, птицей, мышкой, пчелой и многими другими. Когда пришел день спектакля, на меня надели черное платье и дали микрофон. Остальные ученики играли только одну роль, но я озвучивала несколько животных и машин. Мой отец так мною гордился — единственный раз в жизни он сказал мне об этом.
Эту историю я рассказываю на вечеринках, которые дают коллеги мужа из Центра прибрежных исследований и которые мы с Оливером вынуждены посещать. Мы общаемся с людьми, которые распределяют гранты. Мы представляемся как доктор и доктор Джонс, хотя я пока еще не защитила диссертацию. Мы незаметно ускользаем, когда гости садятся за основное блюдо, бежим к машине и смеемся над расшитыми блестками платьями и смокингами приглашенных. В салоне машины я прижимаюсь к сидящему за рулем Оливеру, и он рассказывает мне истории, которые я уже слышала миллион раз, — о том времени, когда китов можно было увидеть в любом океане.
Несмотря на это, есть в Оливере какая-то изюминка. Вы понимаете, о чем я говорю: он первый мужчина, от которого у меня по-настоящему захватило дух. И он до сих пор не устает меня изумлять. Он единственный человек, с которым, как мне кажется, мне уютно жить под одной крышей, иметь семью, ребенка. Одна его улыбка — и пятнадцати лет как не бывало. Несмотря на непохожесть, мы с Оливером — единое целое.
В школе, куда я приезжаю по вторникам, мой кабинет — каморка вахтера. Где-то после обеда в дверь стучится секретарь школы и сообщает, что мне звонит доктор Джонс. Это поистине сюрприз. На этой неделе Оливер дома, сводит воедино результаты исследований, но у него обычно нет ни времени, ни желания звонить мне. Он никогда не спрашивает, в какую из школ я сегодня направляюсь.
— Передайте ему, что я занимаюсь, — отвечаю я и жму кнопку на магнитофоне. Кабинет наполняют гласные звуки: «АААААЕЕЕЕЕИИИИИ». Я слишком хорошо знаю Оливера, чтобы попадаться на его удочку. «ОООООУУУУУ. О, Ю, О, Ю».
Оливер — знаменитость. О нем мало кто слышал, когда мы познакомились, но сегодня он один из ведущих исследователей китов и их поведения. Он сделал открытия, которые перевернули научный мир. Он настолько знаменит, что люди фотографируют наш почтовый ящик, как будто хотят сказать: «Я был рядом с домом, где живет доктор Джонс». Самые важные исследования Оливера посвящены песням китов. Оказывается, каждая стая китов поет одни и те же песни — Оливеру удалось это записать! — и эти песни переходят из поколения в поколение. Я не очень-то разбираюсь в его работе, но отчасти в этом виноват и сам Оливер: он перестал рассказывать мне о мыслях, которые зреют у него в голове, а я часто забываю спросить.
Естественно, карьера у Оливера на первом месте. Мы переехали в Калифорнию, чтобы он смог занять пост в Центре прибрежных исследований в Сан-Диего, и тут он понял, что его настоящей страстью являются горбатые киты Восточного побережья. Как только мы приехали в Сан-Диего, мне тут же захотелось отсюда уехать, но о своих мыслях я Оливеру не сказала. Я же обещала быть вместе в печали и в радости. Оливеру пришлось улететь назад в Бостон, а я осталась с ребенком на руках в городе, где всегда лето и даже не пахнет снегом.
3 
